На тридцать убийств. Последняя несостоявшаяся жертва сбежала, и только благодаря ей им удалось распутать этот моток электропроводов. Фролов улыбнулся придуманной только что метафоре. Нет, все-таки Толик прав. Каждый должен заниматься своим делом. Бухгалтер, милиционер, электрик… Тьфу ты!
— Фролыч, по коням! — в кабинет влетел Цыганков.
— Куда?
— Наш пациент обитает в Подлесном.
— Откуда слив? — спросил Фролов, но, увидев улыбку на лице Анатолия, добавил: — Ах да, обаяние или срок давности!
— Где-то там. Ладно, хватит болтать. Ты на машине?
Сашка достал ключи и бросил Толику.
— У Шасыной масыны хоросые сымны.
— Я бы даже сказал: у Шаньки новенькие шанки, — улыбнулся Цыганков.
— Да, навел на нас жути этот Мансуров.
Оба молчали и смотрели на старое двухэтажное здание. Александру даже показалось, что ДК чулочной фабрики излучает зло. От чего ему стало тревожно.
— Я как-то спросил у Шахматиста, — чтобы успокоиться, произнес Фролов, — закончил бы он убивать, если бы все-таки смог извести шестьдесят четыре человека.
— И что он ответил? — поддержал разговор Цыганков.
— «Всегда можно взять еще одну доску и начать новую игру», — сказал он мне.
Снова наступила тишина. Дом черными глазницами окон взирал на пришельцев сквозь безмолвную темноту.
— Не пойму я, зачем им все это? — скорее сам у себя спросил Фролов. — Ведь можно же просто собирать марки, значки, открытки…
— Ты опять? Ну ладно, объясню. Любое увлечение сродни мании, — нравоучительно произнес Цыганков. — Был у нас один Филателист. Так он на марки заманивал двенадцатилетних пацанов.
Фролов понимающе кивнул.
— Суки больные. — Сашка посмотрел на приятеля, будто сомневался, рассказать ему или нет, потом все-таки решился: — Мне вчера сон какой-то странный приснился. Сижу я не то в инвалидном кресле, не то на электрическом стуле.
Саша замолчал в ожидании какого-нибудь острого словца от Цыганкова, но тот только нахмурился и кивнул, мол, рассказывай, я тебя слушаю. От этого Фролову стало как-то жутко. Что-то похожее на плохое предчувствие пробежало по животу, проскользнуло в грудь и мокрыми холодными пальцами сжало сердце.
— Понимаешь, я-то стул электрический только в кино видел, а тут так натурально все, будто я каждый день вокруг этой сидушки пробегаю. Сижу я, значит, а ко мне разные проводки и датчики подходят…
— Так, может, это детектор лжи? — предположил Толик.
Долгожданная реплика приятеля не ослабила хватки щупалец страха и предчувствия (да, все-таки это было оно).
— Нет, я думаю, это был электрический стул или инвалидное кресло, переделанное под него. — Саша посмотрел на напарника, но тот лишь кивнул, соглашаясь. — Я чувствую, что меня бьет током… сильно бьет. Я даже прикусываю язык… я его откусываю… я вижу, как окровавленный кусок падает мне на рубаху и, оставляя след, словно улитка, сползает вниз к ремню. А меня все бьет и бьет. Мои мышцы сковало настолько, что, казалось, они вот-вот лопнут от напряжения. Но ничего этого не происходит. Я не умираю и не просыпаюсь от ужаса и боли. Сколько это происходит, не знаю. Мне кажется, всю ночь. Я просыпаюсь только тогда, когда слышу: «Тисэ, мысы, кот на крысэ…»
— Ты знаешь, когда мы вышли на след Филателиста, мне каждую ночь снились гребаные почтовые марки и голые пацаны.
— Цыганков вздохнул: — Вот так-то.
— Да, хрень какая-то. Надо быстренько поймать этого упыря и забыть как страшный сон. — Сашка попытался улыбнуться. Но сердце так и было сжато в тисках предчувствия.
— Может, подкрепление вызовем? — неуверенно спросил Цыганков.
— А как же твое обаяние?
Толик пожал плечами:
— Мало ли что…
Они переглянулись и, будто договорившись, одновременно вышли из машины. Мелкий промерзлый дождик наводил еще большую тоску, чем старый дом в окружении леса. Опера достали пистолеты и крадучись подошли к крыльцу.
— Ты уверен, что он здесь? — шепотом спросил Саша.
— У меня надежный источник, — ответил Цыганков.
Сашка показал жестом, чтобы Толик обошел дом вокруг, а сам взбежал на дряхлое крыльцо. Толкнул входную дверь и осторожно заглянул внутрь. Фролов открыл дверь шире и, выставив перед собой пистолет, вошел в дом. Его встретил огромный холл со множеством дверей. Три комнаты без дверных полотен были совершенно пусты. В первой, справа от входа, Саша увидел в углу старенькую двухконфорочную плиту. Кастрюли почему-то стояли на полу. Фролов подошел и заглянул в них. Пустые, как и весь дом. Саша прошел дальше. Глаза привыкли к темноте, поэтому он без труда видел немногочисленные предметы, за которыми и спрятаться-то нельзя. Когда он включил свет в самой большой комнате, понял, для чего столько кастрюль. Хозяин подставлял их в дождливую погоду под самые проблемные места в холле. Сегодня он где-то задержался, поэтому единственный переполненный таз стоял у окна напротив входа, а на полу разлилась огромная лужа. Саша только теперь заметил, что мало того, что весь промок от дождя, так еще и намочил ноги в этом гостеприимном доме. Это значило, что крыши в здании не было совсем.
— Чисто.
Фролов направил пистолет на вошедшего. Цыганков, не обратив внимания на направленное на него оружие, обошел напарника и направился к противоположной стене. Саша пошел за ним. Там была единственная добротная дверь во всем помещении, и она, к их сожалению, была заперта на замок.
— Закрыто, — произнес Саша и увидел, что завитушки на обоях, принятые им за странный рисунок, были не чем иным, как сотнями, тысячами скороговорок, написанных рукой Электрика.
— Ты смотри, сука, логопедические курсы у него тут.
Толик прищурился и прочитал:
— «В саласэ лис смель сумит. Там, швернувсишь, Шаса шпит». Ну не херь, а? Он что, до сих пор буквы путает?
Фролов пожал плечами.
— «Тисэ, мысы, — начал дрожащим голосом читать он. — Кот на крысэ…»
— Засумите — он услысыт!
Милиционеры обернулись. В дверном проеме стоял лысый мужчина. В руках, одетых в резиновые перчатки, он держал бамбуковую палку с гвоздем на одном конце и убегающим в темноту коридора проводом на другом.
— Эй, чувачок, ты что задумал? — крикнул Толик и закинул руку за спину.
— Не шоветую, — прошипел Электрик и опустил свое оружие острием вниз.
Опера не знали, чем им могло грозить орудие в руках маньяка, но все-таки они послушались его. Их очень смущал провод, уходящий в другую комнату.
— Шлу… — Толик увидел, как Мансуров дернулся. — Извини. Слушай, дай нам уйти.
— Не думаю, что это возможно, — Мансуров улыбнулся, сделал шаг вперед и воткнул свое копье в пол.
Сначала ничего не происходило. Секунду или две, Фролов не знал сколько, но ему показалось, что мир застыл, замер в ожидании чего-то ужасного. В следующее мгновение ноги подкосились, и оба милиционера упали в большую лужу. Мозг Фролова отказывался принимать происходящее. Тело будто сковали, язык онемел, только глаза бешено вращались в поисках выхода.