— А ты хочешь работать у него постоянно?
— Я этого не говорил.
Мэк покачал головой.
— Давай-ка, на хрен, дуй отсюда, — сказал он.
— Слушаюсь, сэр.
— Ты точно ему этого не говорил?
— Точно, сэр. Я вообще с ним не разговаривал.
— Что ж ты так. Зря, зря.
— Да, сэр.
Он надел шляпу и повернулся уходить, но в дверях задержался:
— Спасибо, сэр.
— Не за что. Это ж твои деньги.
Когда в тот вечер он вернулся, Сокорро с кухни уже ушла и за столом никого не было, кроме старика. Покуривая самокрутку, он слушал по радио новости. Джон-Грейди взял свою тарелку и кофе, поставил на стол, придвинул себе стул и сел.
— Добрый вечер, мистер Джонсон, — сказал он.
— Добрый вечер, сынок.
— Что говорят в новостях?
Старик покачал головой. Потянувшись от стола к подоконнику, где стоял приемник, он его выключил.
— Какие теперь новости? Новостей больше нет, — сказал он. — Только и слышно что о войнах и о военных слухах. Не знаю уж, зачем я все это и слушаю. Дурная привычка. Мне бы от нее избавляться, а я все хуже в ней погрязаю.
Джон-Грейди положил себе на флаутасы с рисом ложку соуса пико-де-гальо, свернул тортилью и принялся за еду. Старик сидит смотрит. Кивком указал на сапоги парня:
— Похоже, сегодня тебе пришлось изрядно в грязи потоптаться.
— Да, сэр. Уж это да. Пришлось.
— Здешняя жирная глина — она такая, ее поди еще смой. Оливер Ли любил повторять, что он только потому сюда и перебрался, что почвы здесь больно жалкие: думал, других охотников на них не найдется и его здесь оставят в покое. Конечно же, он ошибался. Насчет покоя, во всяком случае.
— Да, сэр. Наверное, ошибался.
— Как поживает нога?
— Да все уже с ней нормально.
Старик улыбнулся. Затянувшись сигаретой, стряхнул пепел в пепельницу на столе:
— И не смотри на то, какие тут дожди. Вся земля скоро высохнет, и всю почву сдует.
— А вы почем знаете?
— Потому что так оно и будет.
— Кофе еще хотите?
— Нет, спасибо.
Парень встал, подошел к плите, налил себе в чашку и вернулся.
— Земля тут, считай, кончилась, — сказал старик. — У людей короткая память. Рады быть должны, что армия все забирает, потому что так и так кранты.
Парень сидит ест.
— И много земли, думаете, заберет армия?
Старик затянулся сигаретой и задумчиво раздавил окурок:
— Думаю, они приберут к рукам всю впадину бассейна Тулароса. Я прикинул — выходит так.
— А они что — могут просто взять и забрать?
— Да запросто. Еще как. По этому поводу будет много вони, стонов всяких-разных… Только выбора-то ведь нет. Люди радоваться должны, что их отсюда выселяют.
— И что, думаете, будет теперь делать мистер Пратер?
— Джон Пратер будет делать то, что говорит, что он будет делать.
— Мистер Мэк говорит, он им сказал, что уедет отсюда разве что в гробу.
— Значит, в гробу он отсюда и уедет. Его слово крепкое, как в банке.
Джон-Грейди подчистил из тарелки остатки, сидит пьет кофе.
— А вот вопрос, который мне, видно, не следовало бы задавать, — сказал он.
— Спрашивай.
— Вам не обязательно отвечать.
— Я знаю.
— Как вы думаете, кто убил полковника Фаунтена?
Старик покачал головой. Долго сидел молча.
— Не надо было мне спрашивать.
— Не надо было мне спрашивать.
— Да нет. Ничего. Ты ведь знаешь, его дочь тоже звали Мэгги. Как раз она-то и сказала Фаунтену, чтобы он забрал мальчишку к себе. Сказала, что восьмилетнего мальчонку они не тронут. Но она ошиблась, правильно?
— Так точно.
— Многие думают, что его убил Оливер Ли. Я довольно хорошо знал Оливера. Мы с ним одногодки. У него у самого четверо сыновей. Я просто в это не верю.
— Вы думаете, он не мог этого сделать?
— Я выражусь даже четче. Он этого не делал.
— А что насчет причины?
— Ну… Это другой вопрос. Слёз он по этому поводу не лил, это точно. Из-за полковника — это уж всяко.
— Кофе еще не хотите?
— Нет, спасибо, сынок. А то я всю ночь спать не буду.
— Думаете, они так и лежат где-нибудь тут, зарытые?
— Нет, не думаю.
— А что, по-вашему, с ними случилось?
— Я-то всегда считал, что тела переправили в Мексику. У них был выбор: либо зарыть их где-нибудь чуть южнее перехода, где их могут обнаружить, либо оттащить еще миль на тридцать, туда, где их можно будет забросить за край вселенной; так что я думаю, именно это они и сделали.
Джон-Грейди кивнул. Отхлебнул кофе.
— А вам когда-нибудь случалось участвовать в стычке со стрельбой?
— Случалось. Было один раз. Но я был уже достаточно взрослым, чтоб не наделать глупостей.
— Где это вас угораздило?
— На реке, к востоку от Клинта. Это было в тысяча девятьсот семнадцатом, незадолго до смерти моего брата; мы были не на той стороне реки, ждали темноты, чтобы переправить украденных у нас коней, которых мы вызволяли, и тут нам сказали, что на нас засада. Мы ждали, ждали, а потом взошла луна — не луна даже, кусочек от нее, меньше четвертушки. Она встала позади нас, и мы заметили ее отражение в лобовом стекле их машины, спрятанной среди деревьев у вспаханной полосы, что вдоль реки. Венделл Вильямс глянул на меня и говорит: «Смотри-ка, в небе-то — две луны! Разрази меня гром, если я прежде видел что-либо подобное!» А я говорю: «Да, и одна из них у нас сзади». И мы давай по ним палить из винтовок.
— Они в вас тоже стреляли?
— Естественно. Мы залегли и зараз расстреляли чуть не целую коробку патронов, а потом они смылись.
— В кого-нибудь попали?
— Да как-то так я об этом не слышал. В их машину мы разок-другой попали. Вышибли лобовое стекло.
— А коней переправили?
— Переправили.
— Сколько голов?
— Да так, не очень много. Голов семьдесят.
— Ого! Так это целый табун.
— А это и был табун. И нам за них заплатили хорошие деньги. Но эти деньги не стоили того, чтоб из-за них лезть под пули.
— Нет, сэр. Наверное, нет.
— У человека в голове от этого что-то клинит.
— Это как, сэр?
— Да просто. Когда в тебя стреляют. Брызги грязи в лицо. Срезанные листья кругом падают. Это смещает перспективу. Может, у кого-то к этому есть тяга. У меня никогда ее не было.
— А во время революции вы сражались?
— Нет.
— Но вы ведь были там в это время.
— Да. И всю дорогу пытался к чертовой матери выбраться. Я вообще там пробыл слишком долго. А уж как я рад был, когда там началось! Просыпаешься воскресным утром в каком-нибудь маленьком городишке, а местные уже вовсю толпятся на улицах и все друг в друга стреляют. А чего ради — это вообще не поймешь. Мы думали, никогда оттуда не выберемся. В той стране я таких страшных вещей навидался! Годами потом кошмары снились.