— У тебя что, уже утро? — поднял брови Билли.
— Надеюсь, что нет.
— Который час?
— Понятия не имею.
Билли сделал глоток кофе. Полез в карман за сигаретами.
— А ты только вошел? — спросил Джон-Грейди.
— Ну.
— Ответом, как я понимаю, было «нет».
— Ты правильно понимаешь, коняшка.
— Что ж…
— Но ты ведь этого и ожидал, не правда ли?
— Н-да. Деньги ты ему предлагал?
— О, мы с ним прямо-таки неплохо посидели, с учетом всех привходящих.
— Что он сказал?
Билли прикурил сигарету и положил зажигалку поверх пачки.
— Сказал, что она сама оттуда уходить не хочет.
— Так это же вранье.
— Может быть. Но он сказал, что она там останется.
— Ни фига она не останется.
Билли медленно пустил через стол струю дыма. Джон-Грейди не спускал с него глаз:
— Ты думаешь, я просто спятил, да?
— Ты знаешь, что я думаю.
— Что ж…
— Ну сам-то хоть на себя посмотри! Смотри, куда тебя все это завело. Уже заговорил о том, чтобы коня своего продать! И все одно и то же, одно и то же повторяется. Теряют головы из-за первой же юбки. Но твой случай вообще особый: в нем ни на йоту нет здравого смысла. Вообще!
— Это на твой взгляд.
— И на мой, и на взгляд любого нормального человека.
Склонясь вперед, он принялся загибать пальцы руки, которой держал сигарету: во-первых, она не американка. Не гражданка. Не говорит по-английски. Работает в борделе. Нет, ты меня выслушай, выслушай. И наконец, последнее, но тоже ведь последнее не по значимости — теперь он держал себя уже за большой палец, — то, что имеется некий сукин сын, у которого она буквально в собственности и который (в этом я даю тебе гара… — черт побери — гарантию) отправит тебя в самую что ни на есть могильную могилу, если встанешь у него на дороге. Братан, тебе что, мало девчонок по эту сторону проклятущей реки?
— Таких тут нет.
— А это вот как раз, скорее всего, правда, только ты ее не так трактуешь.
Он смял и затушил сигарету. Ладно. Я тут с тобой и так зашел уж слишком далеко. Иду спать.
— Хорошо.
Оттолкнув назад стул, Билли встал и заговорил уже стоя:
— Считаю ли я тебя сумасшедшим? Нет. Не считаю. Но ты любого сумасшедшего переплюнул. Если бы ты был просто сумасшедшим, то всех несчастных олухов, которых держат в дурдоме и кормят, просовывая им еду под дверь, надо отпустить на все четыре стороны, пусть гуляют.
Сунув сигареты и зажигалку в карман рубашки, он взял кружку и отнес к раковине. В дверях опять остановился, оглянулся.
— Утром увидимся, — сказал он.
— Билли!
— А?
— Спасибо. Я тебе очень благодарен.
— Мне бы сказать «не за что», но тогда я стал бы лгуном.
— Знаю. Тем более спасибо.
— Жеребца своего будешь продавать?
— Не знаю. Ну, в общем, да.
— Может, Вольфенбаргер у тебя его купит.
— Я уже думал об этом.
— Понятное дело, думал. Увидимся утром.
Через двор Билли направился к конюшне, Джон-Грейди проводил его взглядом. Нагнулся к окну, рукавом отер его от воды, каплями покрывавшей стекло. Тень Билли, перечеркивающая двор, все укорачивалась, пока он не прошел под желтой лампочкой над дверью конюшни, ступил в темноту и исчез из виду. Отпустив занавеску, Джон-Грейди дал ей снова прикрыть стекло, отвернулся и сел, уставясь в стоящую перед ним пустую кружку.
На ее дне были крупинки гущи, он крутнул кружку и посмотрел снова. Потом крутнул в другую сторону, словно стремясь добиться первоначального положения крупинок.
Он стоял в зарослях ивняка спиной к реке и следил за шоссе и проезжающими по нему машинами. Движения на шоссе было мало. Пыль от изредка проезжающих автомобилей висела в сухом воздухе долго — дорога давно уж пуста, а пыль все висит. Он подошел к реке, сел на корточки и стал смотреть на воду, мутную и глинистую. Бросил туда камень. Потом еще один. Отвернулся и вновь стал смотреть на шоссе.
Такси, чуть было не проехавшее мимо съезда, остановилось, сдало назад, повернуло и, враскачку, переваливаясь на ухабах разбитой грунтовки, выехало на прогалину. Выйдя с противоположной от него стороны, она расплатилась с водителем, коротко о чем-то с ним поговорила, водитель кивнул, и она шагнула в сторону. Таксист включил передачу и, обняв спинку соседнего сиденья, сначала сдал задом, потом развернулся. Бросил взгляд в сторону реки. Потом вырулил на шоссе и уехал обратно в сторону города.
Он взял ее за руку.
—
Она взяла его за руку и, поцеловав в ладонь, прижала ее к сердцу, а потом сказала, что она вся его и будет делать все, о чем он ни попросит, даже если ей это будет стоить жизни.
Родом она была с крайнего юга Мексики, из штата Чьяпас, где ее в возрасте тринадцати лет продали, чтобы вернуть карточный долг. Родителей у нее не было. В древнем ритуальном центре Мексики, городе Пуэбла, она сбежала, кинувшись за помощью в монастырь. Но на следующее утро туда явился сводник собственной персоной, прямо на церковной паперти среди бела дня из рук в руки отдал деньги матери-настоятельнице и увел девчонку с собой.
Этот человек раздел ее догола и отхлестал бичом, сделанным из резины от камеры для грузовика. После этого он заключил ее в объятия и сказал, что любит ее. Она снова сбежала и на сей раз пошла в полицию. Трое полицейских отвели ее в подвальное помещение, где на полу был грязный матрас. Когда они с ней закончили, ее стали продавать другим полицейским. Потом ее продавали заключенным за те жалкие песо, которые тем удавалось собрать, порой даже меняли на сигареты. В конце концов нашли ее владельца и продали ее опять ему.
Он избил ее сначала кулаками, потом ударил об стену, сбил с ног и стал пинать ногами. Сказал, что, если она сбежит снова, он убьет ее. Она закрыла глаза и подставила шею. В ярости он рванул ее за руку, да так, что рука сломалась. Раздался глухой щелчок, будто хрустнула ветка. Задохнувшись, она вскрикнула от боли.
–
Кость ей вправляла какая-то curandera, и рука с тех пор полностью не распрямляется. Она показала ему.
— Mires, — сказала она.
А заведение называлось «La Esperanza del Mundo» — «Надежда мира».