Скученные на узком острове, миллионнооконные здания будут, сверкая, вздыматься – пирамида над пирамидой – подобно белым грядам облаков на грозовом небе…»
«Господи, я бы хотел быть небоскребом!»
– Керосин, – прошептал потнорожий бидон в углу кухни.
«Воды, воды!»
Он стоял, шатаясь, на скрипучих, перевернутых стульях, на перевернутом столе. Керосин лизал его белым холодным языком. Он качнулся, вцепился в газовый рожок, газовый рожок поддался; он лежит на спине в луже, зажигает спички – влажные, не загораются. Спичка вспыхнула, зажглась; он осторожно прикрыл огонек ладонями.
– Да, но мой муж ужасно честолюбив, – говорила Перлайн синей шерстяной женщине в бакалейной лавке. – Он любит хорошо пожить и тому подобное, но я в жизни не встречала более честолюбивого человека. Он хочет уговорить своего отца, чтобы тот послал нас за границу, – он будет изучать архитектуру. Он намерен стать архитектором.
– Ах, для вас это будет сплошным удовольствием. Такая поездка… Еще что прикажете, мисс?
– Нет, кажется, я ничего не забыла… Если бы это был кто-нибудь другой, я бы волновалась. Я его уже два дня не видела. Наверно, поехал к отцу.
– А вы только что обвенчались?
– Я бы вам не рассказывала, если бы что-нибудь было не в порядке. Нет, он ведет себя честно, хорошо… Ну, прощайте, миссис Робинзон.
Она взяла свертки под мышку и, размахивая бисерной сумочкой, вышла на улицу. Солнце еще пригревало, хотя в ветерке уже чувствовалось дыхание осени. Она подала монету слепцу, крутившему на шарманке вальс из «Веселой вдовы». Надо будет все-таки слегка побранить его, когда он вернется домой, а то он будет часто пропадать. Она свернула в Двухсотую улицу. Люди смотрели из окон, собиралась толпа. Где-то горело. Она вдохнула запах гари. У нее побежали мурашки по спине; она любила пожары. Она заторопилась. «Ого, как раз перед нашим домом!» Дым, плотный, как джутовый мешок, валил из окна пятого этажа. Она вдруг начала дрожать. Мальчишка-негр, прислуживавший у лифта, бежал к ней навстречу. У него было зеленое лицо.
– В нашей квартире! – взвизгнула она. – Только неделю тому назад привезли мебель… Пустите меня!
Она уронила свертки, бутылка со сливками разбилась о плиты тротуара. Перед ней вырос полисмен, она бросилась на него и начала колотить его по широкой синей груди. Она не могла удержать свой визг.
– Все в порядке, дамочка, все в порядке, – бурчал он низким басом.
Она билась головой об его грудь и чувствовала, как в груди гудит его голос.
– Его снесли вниз, он только угорел, только угорел.
– Стэнвуд, мой муж! – завизжала она.
Все кругом почернело. Она ухватилась за две блестящие пуговицы на мундире полисмена и упала в обморок.
– Друзья… рабы заработной платы, каким когда-то был и я… Эти люди сидят у вас на шее… они вырывают у вас пищу изо рта. Где все те красивые девушки, которых я раньше видел на бульваре? Поищите их в загородных кабаках… Ребята, они выжимают нас, как губку… рабочие, нет, не рабочие, а рабы – так будет вернее… они отнимают у нас нашу работу, наши идеи, наших женщин… Они строят отели, клубы миллионеров, театры, стоящие много миллионов, военные корабли, а что они оставляют нам?… Они оставляют нам недоедание, рахит и грязные улицы, залитые помоями… Вы бледны, друзья? Вам не хватает крови?… Почему у вас нет крови в жилах?… В России бедняки… немногим беднее, чем мы… верят в вампиров, высасывающих по ночам кровь из людей… Вот это и есть капитализм… вампир, высасывающий вашу кровь… днем… и… ночью…
Падает снег.
Хлопья его золотятся, падая мимо уличных фонарей. Сквозь зеркальные стекла кафе «Космополитен», полное голубых, зеленых и опаловых расселин дыма, кажется мутным аквариумом; белые лица плавают вокруг столов, похожие на странных рыб. Зонтики пузырятся гроздьями над заснеженной улицей. Оратор поднимает воротник и быстро идет по Хаустону, неся грязный ящик из-под мыла на отлете, чтобы не замарать брюки.
Лица, шляпы, руки, газеты плясали в потном, ревущем вагоне подземной дороги, как зерна в жаровне.
– Джордж, – сказал Сэндборн Джорджу Болдуину, который висел на ремне возле него, – видите новый дом Фитцджералда?
– Я скоро увижу кладбище, если не выберусь отсюда сию же минуту.
– Вам, плутократам, иногда бывает полезно посмотреть, как путешествует простая публика… Может быть, вы приглядитесь и уговорите ваших приятелей из Таммани-холла прекратить болтовню и хоть сколько-нибудь облегчить нам, рабам заработной платы, существование… Черт побери, я бы мог им кое-что посоветовать… У меня есть план бесконечных движущихся платформ под Пятой авеню.
– Это вы придумали лежа в больнице, Фил?
– Я много чего придумал, лежа в больнице.
– Сойдем здесь и пойдем пешком. Я больше не могу… Я не привык.
– Хорошо… Я позвоню Эльзи, что опоздал к обеду… Нынче не часто с вами можно встретиться, Джордж… Совсем как в былые дни.
Клубок мужчин и женщин, рук, ног, сдвинутых на потные затылки шляп вынес их на платформу. Они пошли по Лексингтон-авеню, недвижной в винном закатном зареве.
– В самом деле, Фил, как это вас угораздило попасть под колеса?
– Честное слово, не знаю, Джордж… Последнее, что я помню, – я повернул голову, чтобы посмотреть на какую-то чертовски красивую женщину, проезжавшую в такси, а потом я сразу очнулся в больнице и пил воду со льдом из чайника.
– Стыдно, Фил, в ваши годы!..
– Знаю, знаю… Только не я один грешен.
– Да, удивительно, как такие вещи врываются в жизнь… Позвольте, а что вы обо мне слышали?
– Ничего, Джордж, не волнуйтесь – ничего особенного… Я видел ее в «Zinnia Girls»… Она имеет успех. Премьерша у них гораздо слабее.
– Послушайте, Фил, если вы услышите какие-нибудь сплетни про мисс Оглторп, ради Бога, пресекайте их. Это чертовски глупо! Стоит вам пойти выпить чашку чая с женщиной, как уже всякий и каждый считает себя вправе трепать языком по всему городу. Я не хочу скандала, хотя мне вообще наплевать.
– Придержите коней, Джордж.
– Я в настоящий момент нахожусь в очень щекотливом положении – этим все сказано. А затем мы с Сесили наконец как-то договорились, создали какой-то модус… Я не хочу опять нарушать его.
Они молча пошли дальше.
Сэндборн шел, держа шляпу в руке. Он был почти совсем сед, но брови у него были еще черные и густые. Через каждые несколько шагов он менял походку, точно ему было больно ступать. Он откашлялся.
– Джордж, вы спрашивали меня, не придумал ли я чего-нибудь, лежа в больнице… Помните, много лет тому назад старик Спекер говорил о стекловидной и суперэмалированной черепице. Так вот, в больнице я работал над его формулой… У одного из моих приятелей на заводе есть печь на две тысячи градусов каления; он обжигает в ней глиняную посуду. По-моему, это дело можно поставить по-коммерчески… Можно произвести революцию в промышленности. В соединении с цементом такая черепица невероятно увеличила бы податливость материалов, имеющихся в распоряжении архитекторов. Мы могли бы изготовлять черепицу любого цвета, размера и отделки… Вообразите себе этот город, когда все эти дома, вместо серо-грязного цвета, засверкают яркими красками.