На следующий день он пришел, и они оказались наедине, и единственное, что она нашлась сказать, было:
— Не знала, что вы и Китти Мейн такие друзья.
Он ответил безразличным тоном, что тоже этого не знал, и она с облегчением заявила:
— Она явно стала гораздо симпатичней выглядеть, чем раньше…
— Да, она очень забавна, — согласился он, словно не заметил за ней никаких других преимуществ, и неожиданно в его глазах Анна увидела то выражение, которое заметила предыдущим вечером.
Она почувствовала, что он сейчас словно в тысяче миль от нее. Все ее надежды растаяли, и она поймала себя на том, что сидит со строгим видом, поджав губы, а неотразимые слова улетают, трепеща крылышками в золотом тумане ее иллюзий…
Она еще вздрагивала от боли и замешательства после этой истории, когда на горизонте появился Фрейзер Лит. Первый раз она встретила его в Италии, где путешествовала с родителями, а следующей зимой он объявился в Нью-Йорке. В Италии он казался интересным, в Нью-Йорке стал примечательным. В Европе он редко говорил о своей жизни и только лишь случайно проговаривался о своих друзьях, вкусах и занятиях, которые заполняли его жизнь космополита; но в атмосфере Западной Пятьдесят пятой улицы он казался олицетворением легендарного прошлого. Он подарил мисс Саммерс антологию старых французских поэтов в изящном переплете, и когда она выразила особое удовольствие от тонкого вкуса дарителя, тот заметил с грустной улыбкой: «Вряд ли я нашел бы здесь кого-то еще, кто восхищался бы подобными вещами, как я». В другой раз он попросил ее принять полустершийся пастельный рисунок восемнадцатого века, который он удивительным образом обнаружил на нью-йоркском аукционе. «Я не знаю никого, кто по-настоящему оценил бы его», — объяснил он.
Он не позволил себе никаких других объяснений, но и высказанные давали с достаточной откровенностью понять, что, на его взгляд, она достойна иного обрамления. И поэтому должна быть окружена заботой мужчины, живущего в атмосфере искусства и красоты; и отношение к красоте и искусству как к важнейшей составляющей жизни заставило ее впервые почувствовать, что ее понимают. Это был человек, разделявший те же ценности, что и она, считавшийся с ее мнением по вопросам, которым оба придавали величайшую важность. Это обстоятельство вернуло ей уверенность в себе, и она раскрылась перед мистером Литом, как не смогла раскрыться перед Дарроу.
По мере того как шло ухаживание и их отношения становились все более доверительными, поклонник удивлял и восхищал ее легкими вспышками мятежного настроения. Он говорил: «Интересно, будете ли вы возражать, если я скажу, что вы живете в невероятно консервативной атмосфере? — и, видя, что она явно не собирается возражать, добавлял: — Конечно, я время от времени буду говорить вещи, которые ужаснут ваших милых, чудесных родителей, — буду очень их шокировать, предупреждаю вас».
Чтобы предупреждение не было голословным, он изредка позволял себе подпустить шпильку насчет регулярных посещений мистером и миссис Саммерс церкви, убогого подбора литературы в их библиотеке и их простодушного понимания искусства. Он даже осмеливался подтрунивать над отказом миссис Саммерс принимать у себя неугомонную Китти Мейн, которая после короткого флирта с Джорджем Дарроу пустилась в новую, еще более возмутительную авантюру.
— В Европе, знаете ли, супруг считается единственным судией в подобных вещах. Пока он мирится с ситуацией… — объяснял мистер Лит Анне, которая, разумеется, принимала его точку зрения, дабы убедить себя в том, что лично она относится к сей даме с исключительной терпимостью.
Пагубное воздействие мнений мистера Лита усугублялось его безупречной наружностью и сдержанностью манер. Он походил на анархиста с гарденией в петлице, который играет в высокой мелодраме.
Пока он мирится с ситуацией… — объяснял мистер Лит Анне, которая, разумеется, принимала его точку зрения, дабы убедить себя в том, что лично она относится к сей даме с исключительной терпимостью.
Пагубное воздействие мнений мистера Лита усугублялось его безупречной наружностью и сдержанностью манер. Он походил на анархиста с гарденией в петлице, который играет в высокой мелодраме. Каждое слово, каждая аллюзия, каждая модуляция приятного голоса намекали Анне на его принадлежность к обществу, одновременно более свободному и утонченному, которое следует традициям, но отвергает скрытые предрассудки, тогда как мир, который знала она, отвергал многие из традиций, сохраняя почти все предрассудки.
В среде, в которой он вращался, для целеустремленной молодой женщины, испытывающей интерес ко всем проявлениям жизни, но инстинктивно желающей сталкиваться с ними в виде красоты и тонких чувств, безусловно должно найтись широкое поле для самовыражения. Занятие науками, путешествия, связь с миром, дружба с блестящими и просвещенными людьми — все это вместе обогатит ее дни и сформирует характер; и только в редкие моменты, когда симметричная бледная маска лица мистера Лита склонялась к ней и касалась холодной гладкой галькой поцелуя, она сомневалась в полноте предлагаемого им счастья.
Было время, когда стены, на которых сейчас покоился ее взгляд, отбрасывали блеск иронии на эти начальные мечты. В первые годы замужества степенная симметрия Живра напоминала ей лишь трезвый ум мужа. Это, как она вскоре узнала, был ум, вполне поглощенный поиском условностей в том, что чуждо условностям. Западная Пятьдесят пятая улица была не более серьезно, чем Живр, озабочена важным вопросом: что люди делают; разница заключалась лишь в том, за какими именно делами следили. Мистер Лит коллекционировал примеры таких поступков среди общества с той же основательностью и терпением, с какой коллекционировал табакерки. Он требовал строгого следования своим правилам отказа от условностей, и его скептицизм имел абсолютное свойство догмы. Он даже ценил определенные отступления от своих правил, вроде трофеев библиомана — «дефектных» первых изданий книг. Посещение протестантской церкви родителями Анны вызвало у него мягкий сарказм; но сам он гордился набожностью своей матери, поскольку мадам де Шантель, приняв вероисповедание второго мужа, стала частью общества, все еще соблюдающего показное благочестие.
Анна, надо сказать, нашла в своей благожелательной и элегантной свекрови неожиданное воплощение идеала Западной Пятьдесят пятой улицы. Миссис Саммерс и мадам де Шантель, как бы сильно они ни расходились в вопросе об узаконенном источнике христианских догматов, обнаружили полное согласие по всем важнейшим деталям салонного поведения; тем не менее мистер Лит относился к причудам матери с уважением, которое Анна, узнав его поближе, не позволяла себе приписывать целиком сыновней любви.
В первое время, когда она еще вопрошала Сфинкса, вместо того чтобы пытаться решить загадку, она осмеливалась обвинять мужа в непоследовательности.
— Ты говоришь, твоей матери не понравится, если я загляну в гости к той занятной женщине, которая была здесь на днях и была приглашена по ошибке, но мадам де Шантель рассказывает, что она живет с мужем, и, когда мама отказалась нанести визит Китти Мейн, ты сказал…
Улыбка мистера Лита остановила ее.
— Дитя мое, я не претендую на то, чтобы давать логические объяснения предрассудкам моей бедной матушки.
— Но если ты признаешь, что это предрассудки?..
— Есть предрассудки и предрассудки. Моя мать, конечно, позаимствовала свои у месье де Шантеля, и мне кажется, они уместны в этом доме, как душистый боярышник в твоем кувшине. Они берегут традиции общества, и терять даже малую толику аромата этой старины мне было бы жалко. Конечно, я не жду, что ты с самого начала почувствуешь разницу, уловишь нюансы.