Дарроу не очень боялся случайного разоблачения. И он, и Софи Вайнер слишком многое поставили на карту, чтобы позволить себе неосторожность. Страх, который он испытывал, был иного свойства и имел более глубокий источник. Он хотел сделать все, что мог, для девушки, но то, что пришлось убеждать Анну поручить Эффи ее заботам, было ему особенно противно. Его собственные мысли о Софи Вайнер были слишком смешанные и неопределенные, чтобы не чувствовать риск подобного эксперимента, и тем не менее он оказался в невыносимом положении, вынужденный убеждать в этом женщину, которую жаждал защитить больше, чем кого-либо другого…
До поздней ночи его мысли метались в нерешительности. Его гордость была унижена несоответствием между тем, чем была для него Софи Вайнер, и тем, что он думал о ней. Это несоответствие, которое временами как будто упрощало инцидент, теперь обернулось наиболее раздражающим осложнением. Неприкрашенная правда на деле состояла в том, что он почти вообще не думал о ней ни прежде, ни сейчас и что основывал свое мнение о ней на скудных воспоминаниях об их приключении.
Ничтожество всей той истории, по крайней мере его участия в ней, дошло до него с унизительной ясностью. Он предпочел бы чувствовать, что, по крайней мере в то время, поставил на кон нечто большее и в результате понес более ощутимую потерю. Но очевидный факт состоял в том, что он не поставил ни цента, отчего с тех пор и накопился непомерный долг. Во всяком случае, ломая голову над ситуацией, в которой оказался, он понял, что ради Анны — а заодно собственного душевного спокойствия — должен найти способ позаботиться о будущем Софи Вайнер без того, чтобы оставлять ее в Живре, когда отправится с женой к месту новой службы.
Ночные размышления не помогли ему решить эту проблему, но во всяком случае ясно показали, что нельзя терять время. Первым делом необходимо было найти возможность еще раз, и уже спокойней, поговорить с мисс Вайнер, и он решил предпринять такую попытку пораньше с утра.
Насколько он мог судить, утром перед уроками Эффи резвилась в парке, и, предполагая, что ее воспитательница будет с ней, на следующее утро он отправился на террасу, откуда спустился в парк и принялся гулять по дорожкам.
Утро было тихое и неяркое. Солнечные лучи приглушенно блестели, как золотые нити в серой кисее, и буковые аллеи уходили вдаль, сливаясь в голубом тумане леса и неба. Это был один из тех эфемерных дней, когда привычные формы вещей как бы растворяются в рассеянном мерцании.
Вскоре тишину нарушил радостный лай, и Дарроу, идя на звук, обогнал Эффи, которая летела по длинной аллее впереди своих собак. Позади нее он увидел мисс Вайнер, сидевшую возле окруженного каменным бордюром пруда, у которого он и Анна останавливались во время их первой прогулки к реке.
Девушка пошла ему навстречу, почти радостно отвечая на его приветствие. Едва взглянув на нее, он заметил, что к ней вновь вернулось самообладание, и перемена во внешности показала, насколько сильны были ее страхи. В первый раз он вновь увидел неброскую грациозность, прельстившую его взор в Париже; но теперь она виделась ему как на живописном портрете.
— Присядем на минутку? — спросил он, когда Эффи побежала дальше.
Девушка ответила, не глядя на него:
— К сожалению, на это нет времени: мы должны вернуться к урокам в половине десятого.
— Но еще только десять минут десятого. Давайте хотя бы немного пройдемся в сторону реки.
Она посмотрела вперед вдоль длинной аллеи, потом назад в направлении дома.
— Если желаете, — ответила она тихо, вспыхнув по обыкновению; но вместо того, чтобы пойти вперед, свернула на узкую тропинку, незаметно вьющуюся среди деревьев.
Дарроу был поражен и несколько обеспокоен тем, как изменился ее взгляд и тон. Был в них неопределенный призыв то ли о помощи, то ли о снисхождении, он не мог этого сказать.
Был в них неопределенный призыв то ли о помощи, то ли о снисхождении, он не мог этого сказать. Затем ему пришло в голову, что, быть может, она неверно истолковала его столь очевидное преследование.
— Я вышел, чтобы найти вас, поскольку наш вчерашний разговор получился таким скомканным. Я хотел услышать о вас больше — о ваших планах и надеждах. Все это время меня удивляло, почему вы так окончательно отказались от мысли о театре.
В ее лице мгновенно усилилось недоверие.
— Нужно было как-то жить, — просто ответила она.
— Я прекрасно понимаю, что вам здесь должно нравиться — до поры до времени. — Его взгляд блуждал в извивах тропы под золотым сводом. — Здесь восхитительно — вы не могли бы найти лучшего места. Меня лишь немного удивляет ваш окончательный отказ от мысли о другом будущем.
Она помолчала, прежде чем ответить:
— Думаю, я стала менее беспокойной, чем когда-то.
— Естественно, вы и должны были стать менее беспокойной здесь, чем у миссис Мюррет; и все же почему-то не представляю, чтобы вы навсегда посвятили себя воспитанию молодого поколения.
— Чему же именно я, по-вашему, должна посвятить себя? Вы сами довольно настойчиво предостерегали меня от артистической карьеры, — заметила она без раздражения, как будто они обсуждали судьбу третьего лица, к которому оба благоволили.
Дарроу подумал, прежде чем ответить:
— Если предостерегал, то потому, что вы так решительно отказались от моей помощи на первых порах.
Она резко остановилась и повернулась к нему:
— И думаете, что сейчас соглашусь?
Кровь бросилась в лицо Дарроу. Он не мог понять такую ее позицию — если она в самом деле сознательно заняла ее и разница в тоне не просто отражала невольную смену настроения. К своему стыду, он в очередной раз понял, сколь поверхностным было его суждение о ней. Он сказал себе: «Если когда-нибудь нужно будет протянуть ей руку помощи, я должен понять, как не обидеть ее сейчас», и собственная нечуткость поразила его не меньше банальной бестолковости. Но, имея конкретную цель, он мог лишь торопиться к ней напролом.
— Надеюсь, вы хотя бы выслушаете мои соображения. У нас обоих было время с тех пор, чтобы подумать… — Он замолчал, беспомощно застряв на сочетании «с тех пор»: как он ни подбирал слова, обязательно натыкался на какие-нибудь, напоминавшие об их прошлом.
Она шла рядом с ним, опустив глаза в землю.
— Должна ли я так понимать — со всей определенностью, — что вы повторяете свое предложение? — спросила она.
— От всей души! Если только позволите мне…
Она подняла руку, словно прерывая его.
— Это чрезвычайно любезно с вашей стороны… верю, что вами движут дружеские чувства… но я не очень понимаю, почему, видя, как вы говорите, что я так хорошо здесь устроена, вы должны больше беспокоиться о моем будущем, чем в то время, когда я действительно была в довольно отчаянном положении, не зная, куда мне деваться?
— О нет, не больше!
— Если вы вообще беспокоитесь обо мне, то, во всяком случае, этому должны быть другие причины… Более того, это может быть, — продолжала она с обескураживающей, как случалось иногда, проницательностью, — только по одной из двух причин: либо вы чувствуете себя обязанным помогать мне, либо по каким-то соображениям думаете, будто долг требует от вас рассказать миссис Лит, что вам известно обо мне.
Дарроу остановился как вкопанный. Позади раздался зов Эффи, и, услышав голос ребенка, Софи живо повернула голову, как человек, который всегда настороже. Выражение ее глаз было настолько неуловимым, что он не мог сказать, отличалось ли оно от профессиональной сосредоточенности на ученице.