— Нет-нет, ты же пришла сюда. Ты продрогла и устала — отдохни, а я заварю тебе чаю.
Герти неосознанно взяла этот успокоительный тон: все личные чувства слились в едином чувстве долга, она по опыту знала, что прежде надо остановить кровотечение, а уж потом осматривать рану.
Лили тихонько сидела, съежившись у огня, приветливое позвякивание чашек за спиной утешало ее — так знакомые звуки убаюкивают ребенка, который лежит в тишине без сна. Но когда Герти пришла и встала рядом, Лили отстранила протянутую чашку и обвела отрешенным взглядом знакомую комнату.
— Я пришла, потому что не в состоянии оставаться одна.
Герти поставила чашку и опустилась на колени рядом с Лили.
— Лили! Наверное, что-то случилось… Ты можешь рассказать мне — что?
— Мне невыносимо лежать без сна в своей комнате до утра. Я ненавижу свою комнату в доме тети Джулии, и вот я пришла сюда…
Внезапно она содрогнулась, вырвавшись из состояния апатии, и прижалась к Герти в приступе внезапного ужаса:
— О Герти, эти фурии… знаешь, как шуршат их крылья, когда они пролетают одиноко во мраке ночи? Нет, конечно, не знаешь — тебе неведомы ужасы темноты…
Эти слова пробудили у Герти воспоминание о последних ее ужасных часах, и она что-то насмешливо пробормотала, но Лили, ослепленная собственной мукой, не замечала ничего вокруг.
— Ты позволишь мне остаться? Невыносимо только и думать, когда же настанет утро? Уже поздно? Ночь уже почти прошла? Бессонница ужасна — все вещи толпятся у постели и смотрят на тебя…
Мисс Фариш поймала ее блуждающие руки.
— Лили, посмотри на меня! Что-то случилось, что, Лили? Ты испугана — что тебя так напугало? Если можешь, скажи мне хоть слово, хоть полслова, чтобы я могла тебе помочь!
Лили замотала головой:
— Я не испугана — это не то слово. Представь себе, что однажды утром ты смотришь в зеркало и видишь нечто уродливое: во сне с тобой произошла отвратительная перемена! Мне кажется, со мной так и случилось, я не выношу собственного мысленного облика, я ненавижу уродство, ты знаешь, оно всегда отвращало меня, но я не могу тебе этого объяснить, ты не поймешь!
Она подняла голову и вперила взгляд в циферблат часов.
— Ночь такая длинная! Я знаю, что не усну до утра. Кто-то рассказывал мне, что отец мог всю ночь напролет пролежать без сна, представляя себе всякие ужасы. Он не был плохим человеком, просто ему не везло, а теперь я понимаю, как он страдал, лежа наедине с такими мыслями! Но я — плохая, ужасная девчонка, все мысли мои ужасны… и я всегда окружала себя плохими людьми. Есть ли этому оправдание? Я думала, что могу устроить собственную жизнь… была такой гордячкой… кичилась этим! Но я же с ними одного поля…
Ее сотрясали рыдания, и она согнулась под ними, словно дерево во время сухой грозы.
Герти ждала, стоя рядом с ней на коленях, терпеливо, наученная опытом, ждала, пока иссякнет, изойдя потоками речи, этот приступ горя. Сначала она вообразила себе, что Лили пережила какой-то физический шок на полных опасностей улицах по дороге от дома Керри Фишер, но теперь Герти видела, что здесь затронуты какие-то другие нервные центры, и мысленно содрогнулась от собственной догадки.
Рыдания стихли, и Лили подняла голову:
— Ты же знаешь не одну испорченную девушку. Скажи мне, смогут ли они когда-нибудь исправиться? Забыть о том, чем занимались прежде?
— Лили, не говори так, ты бредишь.
— Разве они не становятся еще хуже? Всегда! Оттуда нет возврата: твоя прежняя сущность — как червоточина, как груз, который тянет на дно! — Она встала, бессильно протянув руки. — Иди спать, дорогая! Ты тяжко трудишься, тебе рано вставать.
— Иди спать, дорогая! Ты тяжко трудишься, тебе рано вставать. Я покараулю тут у огня, ты только не гаси свет и не закрывай дверь. Все, что мне нужно, — это знать, что ты рядом.
Она положила руки на плечи Герти, и улыбка ее была похожа на проблеск рассвета над морем, усеянным обломками кораблекрушения.
— Я не могу тебя бросить, Лили. Хочешь, ложись со мной рядом. У тебя ледяные руки, тебе надо раздеться и согреться. — Герти спохватилась, внезапно вспомнив с огорчением: — Но как же миссис Пенистон? Уже за полночь! Что она подумает?
— Она уже спит. У меня есть свой ключ. Но это все равно — я не могу туда вернуться.
— И не нужно. Оставайся. Но ты должна мне рассказать, где была. Послушай, Лили, я помогу тебе выговориться! — Она крепко прижала к себе руки мисс Барт. — Постарайся рассказать, это прояснит твою бедную голову. Слушай, ты ведь ужинала у Керри Фишер… — Она помедлила, а потом, сделав над собой героическое усилие, прибавила: — Лоуренс Селден прямо отсюда направился к ней, чтобы тебя найти.
При этих словах на лице Лили растаяла скрывавшая муку ледяная корка, обнажив искреннее горе ребенка. Губы ее дрожали, глаза наполнились слезами.
— Он искал меня там? А я с ним разминулась! Ох, Герти, он пытался мне помочь. Он говорил мне, он давным-давно предупреждал, он предвидел, что я сама себе стану омерзительна!
И с замиранием сердца Герти увидела, как одно только имя его пробудило в иссушенной душе ее подруги родники жалости к себе и избыток горя полился наружу, слеза за слезой. Лили полулежала на боку в большом кресле Герти, где совсем недавно сидел Селден, и голова ее утопала в ямке, оставленной его затылком, она была так прекрасна в своем сиротстве, что Герти с острой болью ощутила неотвратимость собственного поражения. Ах, Лили не нужно было нарочно стараться, чтобы украсть у Герти ее мечту! Стоило лишь взглянуть на эту губительную красоту, чтобы ощутить ее природную мощь, понять, что любовь и власть принадлежат таким, как Лили, тогда как отречение и служение — удел тех, кого они покорили и ограбили. Но если неудержимая страсть Селдена казалась фатальной неизбежностью, то реакция Лили на его имя нанесла стойкости Герти последний сокрушительный удар. Люди проходят через такую неземную любовь и переживают ее — это испытание для сердец, способных открыться навстречу человеческому счастью. Смертная дева на берегу бессильна противостоять Сирене, влюбленной в свою добычу, — жертвы такой любви не возвращаются живыми со дна моря.
Лили вскочила и сжала Герти в объятиях:
— Герти, ты знаешь его, ты понимаешь его… скажи мне, что, если бы я пошла к нему и все ему рассказала, я сказала бы: «Я такая плохая, я ужасная… Мне нужно преклонение, восхищение, мне нужны деньги» — да! Деньги! Это мой порок, Герти, и о нем известно, об этом сплетничают… люди считают меня такой, — если все это я скажу ему — всю правду, начистоту: «Я пала ниже любой падшей женщины, потому что брала то, что берут они, но, в отличие от них, не расплачивалась за это!» — о, Герти, ведь ты хорошо его знаешь, ты можешь сказать, если я во всем ему признаюсь, будет ли он меня презирать? Или он поймет и пожалеет меня, избавит от отвращения к себе самой?
Герти стояла холодная и безразличная. Она знала, что час испытания пробил, и ее несчастное сердце отчаянно боролось против такой участи. Словно темная река, бегущая под вспышками молний, всплеснула волной ее надежда на счастье, озаренная вспышкой искушения. Что мешало ей сказать о нем: «Он такой же, как все мужчины»? Она ведь не была в нем так уж уверена! Но сказать так означало предать свою любовь. Она могла его видеть только в благородном свете: она должна верить в него, возвышая его силой собственной страсти.