Потом он серьезно сказал:
-- Нет еще.
-- Говор у вас как будто не русский! -- объяснила мать, улыбаясь, поняв его шутку.
-- Он -- лучше русского! -- весело кивнув головой, сказал гость. -- Я хохол, из города Канева.
-- А давно здесь?
-- В городе жил около года, а теперь перешел к вам на фабрику, месяц тому назад. Здесь людей хороших нашел, -- сына вашего и других. Здесь
-- поживу! -- говорил он, дергая усы.
Он ей нравился, и, повинуясь желанию заплатить ему чем-нибудь за его слова о сыне, она предложила:
-- Может, чайку выпьете?
-- Что же я один угощаться буду? -- ответил он, подняв плечи. -- Вот уже когда все соберутся, вы и почествуйте...
Он напомнил ей об ее страхе.
"Кабы все такие были!" -- горячо пожелала она.
Снова раздались шаги в сенях, дверь торопливо отворилась -- мать снова встала. Но, к ее удивлению, в кухню вошла девушка небольшого роста,
с простым лицом крестьянки и толстой косой светлых волос. Она тихо спросила:
-- Не опоздала я?
-- Да нет же! -- ответил хохол, выглядывая из комнаты. -- Пешком?
-- Конечно! Вы -- мать Павла Михайловича? Здравствуйте! Меня зовут -- Наташа...
-- А по батюшке? -- спросила мать.
-- Васильевна. А вас?
-- Пелагея Ниловна.
-- Ну вот мы и знакомы...
-- Да! -- сказала мать, легко вздохнув и с улыбкой рассматривая девушку.
Хохол помогал ей раздеваться и спрашивал:
-- Холодно?
-- В поле -- очень! Ветер...
Голос у нее был сочный, ясный, рот маленький, пухлый, и вся она была круглая, свежая. Раздевшись, она крепко потерла румяные щеки
маленькими, красными от холода руками и быстро прошла в комнату, звучно топая по полу каблуками ботинок.
"Без галош ходит!" -- мелькнуло в голове матери.
-- Да-а, -- протянула девушка, вздрагивая. -- Иззябла я... ух как!
-- А вот я вам сейчас самоварчик согрею! -- заторопилась мать, уходя в кухню. -- Сейчас...
Ей показалось, что она давно знает эту девушку и любит ее хорошей, жалостливой любовью матери. Улыбаясь, она прислушивалась к разговору в
комнате.
-- Вы что скучный, Находка? -- спрашивала девушка.
-- А -- так, -- негромко ответил хохол. -- У вдовы глаза хорошие, мне и подумалось, что, может, у матери моей такие же? Я, знаете, о
матери часто думаю, и все мне кажется, что она жива.
-- Вы говорили -- умерла?
-- То -- приемная умерла. А я -- о родной. Кажется мне, что она где-нибудь в Киеве милостыню собирает. И водку пьет. А пьяную ее
полицейские по щекам бьют.
"Ах ты, сердечный!" -- подумала мать и вздохнула. Наташа заговорила что-то быстро, горячо и негромко.
А пьяную ее
полицейские по щекам бьют.
"Ах ты, сердечный!" -- подумала мать и вздохнула. Наташа заговорила что-то быстро, горячо и негромко. Снова
раздался звучный голос хохла:
-- Э, вы еще молоды, товарищ, мало луку ели! Родить -- трудно, научить человека добру еще труднее...
"Ишь ты!" -- внутренно воскликнула мать, и ей захотелось сказать хохлу что-то ласковое. Но дверь неторопливо отворилась, и вошел Николай
Весовщиков, сын старого вора Данилы, известный всей слободе нелюдим. Он всегда угрюмо сторонился людей, и над ним издевались за это. Она
удивленно спросила его:
-- Ты что, Николай?
Он вытер широкой ладонью рябое скуластое лицо и, не здороваясь, глухо спросил:
-- Павел дома?
-- Нет.
Он заглянул в комнату, пошел туда, говоря:
-- Здравствуйте, товарищи...
"Этот?" -- неприязненно подумала мать и очень удивилась, видя, что Наташа протягивает ему руку ласково и радостно.
Потом пришли двое парней, почти еще мальчики. Одного из них мать знала, -- это племянник старого фабричного рабочего Сизова -- Федор,
остролицый, с высоким лбом и курчавыми волосами. Другой, гладко причесанный и скромный, был незнаком ей, но тоже не страшен. Наконец явился Павел
и с ним два молодых человека, она знала их, оба -- фабричные. Сын ласково сказал ей:
-- Самовар поставила? Вот спасибо!
-- Может, водочки купить? -- предложила она, не зная, как выразить ему свою благодарность за что-то, чего еще не понимала.
-- Нет, это лишнее! -- отозвался Павел, дружелюбно улыбаясь ей.
Ей вдруг подумалось, что сын нарочно преувеличил опасность собрания, чтобы подшутить над ней.
-- Вот это и есть -- запрещенные люди? -- тихонько спросила она.
-- Эти самые! -- ответил Павел, проходя в комнату.
-- Эх ты!.. -- проводила она его ласковым восклицанием, а про себя снисходительно подумала: "Дитя еще!"
VI
Самовар вскипел, мать внесла его в комнату. Гости сидели тесным кружком у стола, а Наташа, с книжкой в руках, поместилась в углу, под
лампой.
-- Чтобы понять, отчего люди живут так плохо... -- говорила Наташа.
-- И отчего они сами плохи, -- вставил хохол.
-- ...Нужно посмотреть, как они начали жить...
-- Посмотрите, милые, посмотрите! -- пробормотала мать, заваривая чай. Все замолчали.
-- Вы что, мамаша? -- спросил Павел, хмуря брови.
-- Я? -- Она оглянулась и, видя, что все смотрят на нее, смущенно объяснила: -- Я так, про себя, -- поглядите, мол! Наташа засмеялась, и
Павел усмехнулся, а хохол сказал:
-- Спасибо вам, ненько, за чай!
-- Не пили, а уж благодарите! -- отозвалась она, и взглянув на сына, спросила: -- Я ведь не помешаю? Ответила Наташа:
-- Как же вы, хозяйка, можете помешать гостям? И детски жалобно попросила:
-- Голубушка! Дайте мне скорее чаю! Вся трясусь, страшно ноги иззябли!
-- Сейчас, сейчас! -- торопливо воскликнула мать.