Сессия оказалась изнурительной, особенно для Фрэнсиса, и когда 7 июля в работе парламента был объявлен перерыв, он получил возможность вернуться к своим трудам и, в частности, завершить чрезвычайно труднопостигаемый опус под названием «Валериус Терминус об истолковании природы». Завершить его Фрэнсису так и не удалось, и в печати он появился только через сто тридцать лет. «Валериус Терминус» был написан по-английски и начат Фрэнсисом еще прошлым летом, его предваряло предисловие на латыни, начальные строки которого мы уже цитировали: «Страстно веря, что я рожден, дабы служить человечеству…» Опус представляет собой собрание фрагментов, написанных рукой одного из многочисленных секретарей Фрэнсиса, с примечаниями и поправками самого Бэкона.
Любопытный факт, на который обращает внимание крупнейший ученый и биограф Фрэнсиса Бэкона, Джеймс Спеддинг, что в этот период жизни почерк Фрэнсиса удивительным образом изменился: «Торопливое размашистое саксонское письмо с неразборчивыми, сливающимися друг с дружкой буквами, свойственное ему во времена Елизаветы, сменилось мелким, четким, изящным и убористым почерком, каким писали итальянцы, что начало входить тогда в моду». Это дает основания предположить, что не только ум и интеллектуальные способности Фрэнсиса постоянно изменялись, развивались и преобразовывались, но также и его личность, его характер. В самом деле, в век, когда науки еще не разделились, как сейчас, и потому считалось, что все образованные люди должны разбираться во всех областях знаний, Фрэнсис, с его всеохватным гением, намного превосходил всех своих современников: он и политический деятель, и глубокий знаток древних языков, и философ, ученый, юрист, автор эссе, сочинитель масок и шутейных комедий, — человек столь многогранно одаренный наверняка приводил своих современников в замешательство, они признавали в нем лишь один какой-то дар и не желали видеть остального. Этим, вероятно, и объясняется та неприязнь, даже страх, который он вызывал у своих современников, не способных его оценить, и скептическое отношение к нему последующих поколений. А ведь и страху, и недоверию мы можем противопоставить восхищение, даже обожание его близких друзей, которое откликнулось в наше время еще более восторженным отношением к его гению.
Любопытно пофантазировать, что извлек бы психоаналитик середины двадцатого века из лежащего в его кабинете на кушетке Фрэнсиса. Детские мечты о славе, которые зародились в его душе, когда он стоял в тени своего отца, лорда-хранителя большой государственной печати, почтительно склоняющегося перед королевой? Бунт, который в нем вспыхивал, когда появлялась мать? Неосознанную, тлевшую много лет зависть к старшему брату, которого он тем не менее искренне любил, — и потому что Энтони был дружен с Монтенем, и потому что входил в интимный кружок Эссекса — Саутгемптона? Фрэнсис Бэкон был загадкой при жизни, загадкой остался и сейчас, быть может, еще большей, потому что написал слова, которыми начинается его «Валериус Терминус»: «Страстно веря, что я рожден, дабы служить человечеству…»
Этот его труд был обнаружен в восемнадцатом веке среди бумаг графа Оксфорда и сейчас хранится в Британском музее. В более поздних трудах Фрэнсис разовьет и углубит идеи, высказанные в этих отрывках, но главная его мысль осталась неизменной и заключается в том, что Господь наградил человека даром мыслить и способностью проникать во всякое знание, важно только, чтобы он использовал этот дар для блага и процветания государства и человечества; ибо в противном случае знание всякого рода обращается во зло и искушение и, неся с собой яд коварства и злобы, наполняет ум человека надменностью, в точности как сказано в Писании: «Знание надмевает, а любовь назидает». Далее в той же начальной главе он пишет: «И потому знание, которое ищет лишь удовольствия, подобно бесплодной куртизанке, которая жаждет наслаждений и никогда не родит детей.
Далее в той же начальной главе он пишет: «И потому знание, которое ищет лишь удовольствия, подобно бесплодной куртизанке, которая жаждет наслаждений и никогда не родит детей. А знание, которое ставит своей целью выгоду, карьеру и славу, подобно золотым яблокам, которые Меланион бросал под ноги Аталанте, она отбегала за ними в сторону и наклонялась, чтобы поднять, и потому проиграла состязание».
В середине августа король Яков счел, что настало время заключить договор с Испанией, и устроил для испанских посланников прием в Уайтхолле. Война между двумя странами, длившаяся с перерывами столько лет, наконец-то кончилась. Провозглашались тосты, стороны обменивались подарками, и больше всех радовалась исходу переговоров королева Анна, давно желавшая мира. Она даже сама помогала обставлять покои в ее собственной резиденции в Сомерсет-Хаусе для Хуана де Веласко, губернатора Кастилии, который возглавлял депутацию Испании.
Снова начались увеселения и танцы, маленький принц Генри по-прежнему всех восхищал. Зрители шептались, что готовится договор о брачном союзе между принцем и дочерью испанского короля Филиппа III инфантой Анной. К счастью для склонных к апоплексии придворных-пуритан, эти слухи не имели под собой никакого основания. Забавы продолжались, травили медведя борзыми, мастифы терзали быка. Это зрелище устроили явно для того, чтобы доставить удовольствие испанским гостям, и все были от него в восторге, кроме принца Генри, который очень любил животных; рассказывали, что в прошлый раз во время такой же забавы в Тауэре, когда в клетку ко льву впустили трех собак и только одну лев растерзал не до смерти, принц велел привезти собаку в Сент-Джеймсский дворец и сам помогал ее выхаживать. Такое сострадание к больным и беспомощным было одной из самых прекрасных черт этого доброго мальчика. Он, без сомнения, пришел бы в ужас, если бы ему рассказали о торжествах в Осло по случаю свадьбы его отца-шотландца и матери-датчанки, когда король Яков приказал четырем негритятам плясать обнаженными на снегу перед королевской каретой на потеху публики. Негритята умерли от воспаления легких.
Возможно, когда Фрэнсис Бэкон трудился над «Временем мужского рода», обращенным к юному ученику, и над своим «Валериусом Терминусом», он думал о том, как сформулировать столь важные для него идеи и внушить их будущему принцу Уэльскому, наследнику двух королевств.
И как раз во время визита испанских дипломатов в августе 1604 года королю Якову было благоугодно наконец-то официально утвердить сэра Фрэнсиса в должности ученого советника, которую он до сих пор занимал лишь согласно устному распоряжению. Одновременно он назначил ему содержание размером 60 фунтов в год. Небольшая сумма, по сравнению с расходами на содержание Горэмбери не более чем капля в море, но все равно это была королевская милость, стимул написать следующее сочинение, на сей раз пространное исследование — «Некоторые положения или соображения касательно объединения королевств Англии и Шотландии». Комиссия, которая была назначена в июле перед роспуском парламента для изучения этого вопроса, состояла из сорока одного англичанина и тридцати одного шотландца. Собралась комиссия в конце октября, и хотя обсуждения продолжались до начала декабря, ее члены пришли к единодушному согласию по всем пунктам, и это безусловно заслуга Фрэнсиса Бэкона. Не было ни ссор, ни стычек, все доводы принимались с большим тактом и уважением друг к другу, был решен вопрос титулования или величания короля, по поводу чего все это время кипели самые яростные страсти: отныне монарх именовался королем Великобритании, Франции и Ирландии.
На этом деятельность комиссии временно завершилась. Доклад должен был пройти обсуждение в парламенте, но слушания были отложены до следующего года. Возникла угроза новой вспышки чумы, и 24 декабря парламент распустили на десять месяцев, так что его член от Ипсвича, завершив работу по объединению королевств, мог забыть на время о делах политических.