Немногочисленные прочие иностранцы на этом острове выделялись так же сильно, как, вероятно, выделялась, на посторонний взгляд, их маленькая английская компания. Больше всех ему запомнился коренастый американец с белыми волосами и коротко подстриженной белой бородой; одетый в свободную белую рубаху навыпуск и шорты на ремне, он гонял на белом джипе или вездеходе, который одинаково уверенно шел хоть по пляжу, хоть по прибрежной дороге. Американец проносился мимо: одна нога на подножке, одна рука обнимает женщину — лет, наверное, под сорок, смуглую, неубедительно крашенную блондинку. Женщина явно была из местных, и он, тогда еще чопорный юный англичанин (надо думать, время его изменило), заключил, что это островная шлюха, которую сняли на неделю — видимо, по цене аренды джипа, а то и в качестве бесплатного приложения к джипу. Эту парочку время от времени видели в ресторане или в баре, но чаще всего они находились в движении — работали на публику. Американец, безусловно, строил из себя Хемингуэя, и чопорный англичанин, которого и поражало, и отталкивало самодовольство этого мачо, возненавидел его с первого взгляда. Всякий раз, когда по пляжу, пусть даже вдалеке, проносился джип, ему казалось, что из-под колес в лицо ему летит песок.
На этом он и остановился в надежде, что студенты поразмышляют над поверхностными суждениями о людях и придут к выводу, что те двое были просто туристами, счастливой супружеской парочкой, и муж всю жизнь предпочитал такую одежду и носил такую бороду. Понадеялся он и на то, что они поразмышляют о влиянии жизни на искусство, а потом об ответном влиянии искусства на жизнь. А надумай они задать ему вопрос, он бы ответил, что для него Хемингуэй-романист подобен атлету, накачанному стероидами.
— Ну хорошо, друзья мои, я теперь скажите, что не так в следующей фразе: «Голос ее был прекрасен, словно Пабло Казальс, играющий на виолончели»?
Он не сказал, что это цитата из романа «За рекой, в тени деревьев» — из произведения, в котором, с его точки зрения, воплотилось все худшее, что есть у Хемингуэя. В университетские годы их компания всячески издевалась над этой фразой, вставляя в нее другие имена виолончелистов и другие физические атрибуты. «Груди ее были прекрасны, словно Стефан Граппелли, играющий на виолончели джаз» — и тому подобное. Таким шуточкам не было конца и края.
— По-моему, очень даже неплохо.
— Выпендреж, он как будто бьет нас по башке своей высокой образованностью.
— Разве я сказал, что это написано мужчиной?
— Это же очевидно. Любая женщина сразу поймет.
Он покивал, как будто добавил ощутимый подзатыльник.
— А зачем автор говорит «Пабло» — почему не просто «Казальс»?
— Наверное, чтобы не спутали с Рози Казальс?
— Кто такая Рози Казальс?
— Теннисистка.
— Она, пардон, и на виолончели играла?
Так прошло утро. Ребята подобрались славные, все восемь человек: пять девушек и трое парней. Один из его приятелей, поэт, как-то заметил, что курс литературной композиции — это по сути своей академия секса, в которой наставнику автоматически отводится право первой ночи.
Но будущие поэты, видимо, все же отличаются от коллег-прозаиков. У него в семинаре оказалась девушка, которой он бы охотно предложил индивидуальные занятия, но это желание пропало, когда он увидел ее под руку с Бездарным Тимом, который вечно пользовался избитыми фразами и при этом упорствовал: «Это не клише, это обиходное выражение». Сейчас, когда они устраивались в пабе, сдвигая стулья, Билл внезапно хлопнул по столу ладонью.
— Слушайте, Шеф, я что подумал. А вдруг это и был Хемингуэй, тот мужик у вас на острове?
— Ну, разве что самоубийцы восстают из мертвых.
Тьфу, черт, спохватился он и оглянулся, чтобы проверить, слышала ли это Вики.
Тьфу, черт, спохватился он и оглянулся, чтобы проверить, слышала ли это Вики. К счастью, она в тот момент стояла у стойки — пришел ее черед заказывать всем выпивку. Напустив на себя небрежный вид, он спросил, читал ли кто-нибудь из присутствовавших Хемингуэя. Только двое ответили «да», и оба — парни. Но факты его биографии были известны всем: коррида, сафари, жизнь в Париже, военный корреспондент, многочисленные жены, алкоголь, самоубийство; из этих знаний у них сложились представления о его творчестве. Резюмировались они следующим образом: писатель, чья эпоха миновала, а взгляды устарели. Вики завела долгую песню насчет жестокости к животным, и Билл — да, вполне уместно — поинтересовался, не кожаные ли на ней туфли.
— Допустим, но эта кожа не имеет отношения к корриде.
Он послушал, поулыбался и выпил еще. В пабе он переставал быть им наставником: все говорили, кто что хотел.
В последний вечер он приготовил гигантское рагу и купил столько вина, что не пришлось идти в паб. В ответ на похвалы он изложил студентам теорию о писателях и кулинарии. Романисты, с их привычкой к долгой, кропотливой работе, по характеру склонны тушить и томить, неторопливо смешивая множество ингредиентов, тогда как у поэтов должно лучше получаться жарить. А мастера короткого рассказа? — поинтересовался кто-то из слушателей. Бифштекс и картофель фри. А драматурги? О, драматурги — баловни судьбы, аранжировщики чужих талантов, они вальяжно смешивают коктейли, оставляя стряпню кухаркам. Это прошло на ура, и собравшиеся стали фантазировать на темы фирменных блюд знаменитых писателей. Джейн Остен: батские булочки. Сестры Бронте: йоркширский пудинг. Даже поспорили насчет Вирджинии Вулф: смогла бы она приготовить хоть бутерброд с огурцом? А Хемингуэя единодушно поставили у огромного гриля с горами стейков из марлина и мяса буйвола, с пивом в одной руке и внушительной лопаткой в другой, среди нетерпеливых гостей.
На следующее утро микроавтобус отвез их на станцию. Дождь так и не сдавался. В Суонси последовали рукопожатия и поцелуи в щечку, а девушка, к которой он был неравнодушен, посмотрела на него таким взглядом, в котором читалось: да нет же, ты все не так понял, Тим — не тот, кто мне нужен, я просто так взяла его под руку, из жалости. Тебе нужно было приглядеться ко мне повнимательней, подать хоть какой-нибудь знак. Он не мог решить, то ли это верное толкование, подсказанное его сочувственным воображением, то ли просто голос безумного тщеславия. Но в любом случае она сейчас была в другом поезде и ехала в другую жизнь, а он сидел у окна в своем, глядя на промокший Уэльс. Он поймал себя на мысли о том, что, даже если не брать в расчет водителя, белый пляжный вездеход — это неоспоримый шик. Если прокатиться на таком по Лондону, все наверняка подумают, что ты — рок-музыкант, а не какой-нибудь там прозаик. Жаль, что такую тачку ему сейчас не потянуть. Сейчас предел его возможностей — подержанная микролитражка «Моррис Майнор».
2. Профессор в Альпах
Он сидел во главе длинного темного стола, а шестеро студентов расположились по обеим сторонам, на одинаковом расстоянии друг от друга. В пятнадцати футах от него, за другим торцом стола, сидел его ассистент Гюнтер, заслоняя своими широченными плечами и жизнерадостным свитером вид на лес, тросы подъемников и высокие горы. Была середина июля: лыжные магазины и гостиницы остались не у дел, так же, как и половина ресторанов. Всю публику составляли горстки отдыхающих, немногочисленные группы альпинистов да слушатели этой летней школы, где ему предложили провести шестидневный семинар — к счастью, на английском языке. Проезд бизнес-классом, вполне пристойный гонорар, здоровое питание, право пользования школьным микроавтобусом в часы его простоя. Помимо регулярных занятий, на него возлагалась единственная обязанность: в последний вечер провести публичное чтение своих произведений.