Джекка засмеялась.
– Все решается коллегиально. Кстати, как называются те странные растения, которые стоят под скамьей?
– Венерин башмачок.
– А те, которые из эпохи Эйзенхауэра?
– Каттлеи.
– Почему ты держишь орхидеи в доме миссис Уингейт?
– Это результат войны с отцом.
– Расскажи мне об этом, – попросила Джекка. – Вдруг это поможет мне справиться с моим отцом.
– Если тебе известно, как иметь дело с отцом, который уверен, что знает все, и убежден, что я все еще грызу его старый стетоскоп, дай мне знать. Пожалуйста.
– Мой отец считает, что я не в состоянии отличить гвоздодер от кувалды. Но только если не посылает меня в подсобку за инструментом. Тогда предполагается, что я знаю, какой именно инструмент он хочет, даже если он мне ничего не сказал. Так что я хочу услышать все о твоем отце и об орхидеях.
– Видишь ли, у меня затекла нога и разболелась сломанная рука. Если ты подвинешься сюда, а я – туда, мы…
Трис был намного крупнее, чем она, а кровать в игровом домике была маленькой. Джекка так и не поняла, как получилось, что она оказалась прижатой спиной к широкой мужской груди, стиснутая по бокам его ногами. Сломанная рука теперь лежала у нее на животе, а перевязь, судя по всему, исчезла вообще.
– Эй, – воскликнула Джекка, – мы так не договаривались!
– Не шевелись, – трагическим шепотом промолвил Тристан, – а то сделаешь мне больно. Так о чем я говорил?
– Ты двигаешься на удивление быстро для человека со сломанной рукой, – проворчала Джекка. – Наверное, когда в колледже ты приглашал девушек в кино, они и сообразить не успевали, как оказывались в твоих объятиях.
– Совершенно верно. И ты еще не знаешь, на что я способен.
– Серьезно?
– Да. Ну а теперь перестань меня отвлекать и позволь рассказать о моих орхидеях.
Джекка откинула голову, ощутила затылком твердое мужское плечо и отметила, что они идеально соответствуют друг другу. Ее голова легла точно на плечо, а когда он говорил, его дыхание приятно ласкало щеку.
Голос у Триса был мягким, глубоким и каким-то очень мужским. Он поведал, что в доме была маленькая оранжерея, созданная женщиной, построившей его примерно в 1840 году.
– Она жила там одна?
– Думаю, эта история для другой ночи. Моя рука не слишком тяжела для тебя? Я могу ее убрать.
– Нет, – ответила Джекка, – не надо.
Тристан погладил Джекку по голове здоровой рукой и чмокнул в висок.
– Так о чем я?
– Точно не знаю, – прошептала Джекка. Ей тоже хотелось поцеловать его. В конце концов, один поцелуй ничего не изменит.
– Ах да, об орхидеях, – снова заговорил Тристан. Судя по всему, все поколения Олдриджей, жившие в этом доме, заботились о растениях в оранжерее. Отец Тристана любил бромелиады. – Знаешь, что это такое? – поинтересовался он.
– Понятия не имею. – Она остро чувствовала, как ее тело прижимается к сильному мужскому телу, и это заставляло мысли путаться.
– Не самые красивые растения, – заметил Тристан. – Мне было девять лет, когда я пришел с мамой в какой-то магазин и увидел свою первую орхидею. Онцидиум. Мама купила ее для меня, а отец разрешил поместить в оранжерею. После шестой орхидеи он запретил мне их покупать.
– Думаю, тогда ты подумал о большой оранжерее миссис Уингейт?
– Да.
– В то время она уже была вдовой?
Трис немного помолчал, прежде чем ответить:
– Она была вдовой даже тогда, когда была замужем.
Ее муж был настоящим ублюдком.
– Это ужасно, – вздохнула Джекка.
Тристан пожал плечами.
– Это было очень давно.
– После его смерти она больше не выходила замуж?
– Насколько мне известно, она даже не смотрела на мужчин.
– Может быть, она и Люси – пара? – спросила Джекка.
– Не думаю, – ответил Трис. – Мне бы очень хотелось, чтобы они обе встретили хороших мужчин. Они прекрасные женщины и заслуживают лучшего.
Только теперь Джекка поняла, что опять сжимает руку Тристана.
– Сегодня утром, когда Ким вошла в дом, Люси выбежала из комнаты.
– Почему?
– Не знаю, думала, возможно, ты что-нибудь слышал?
– Ничего. Люси очень много работает и нечасто выходит из дому. Обычно я захожу к ним раз в неделю, и мы вместе смотрим фильм.
Джекка засмеялась.
– Они наверняка закармливают тебя масляным попкорном, лимонадом и…
– Шоколадным кексом, а также вишневыми пирогами, абрикосовыми тарталетками и миндалем в сахаре. Потом мне приходится заниматься на тренажерах на сорок минут дольше, чтобы сжечь ненужные калории.
Джекка погладила здоровую руку мужчины. Она была сильной и мускулистой.
– Не похоже, чтобы ты страдал от лишнего веса.
На мгновение оба замерли. Джекка поняла, что если он попытается ее поцеловать, она не станет возражать. Тристан, похоже, напряженно раздумывал, как быть дальше.
– Уже поздно, – наконец сказал он. – Пора возвращаться.
Джекке показалось, что сейчас он ее поцелует, но уже в следующий момент Трис стоял рядом с кроватью, с которой она даже подняться не успела.
Не говоря ни слова, он помог ей встать, взял за руку и вывел из игрового домика. Дождь прекратился, воздух был чистым и свежим.
Они шли к дому так быстро, что Джекка запыхалась. Не прошло и минуты, как они оказались у края леса и увидели желтый фонарь, зажженный на крыльце.
– Тристан, – сказала Джекка, сжав его руку.
Он подошел к ней вплотную, но не обнял – а ведь она надеялась именно на это. Вместо этого он коснулся пальцами ее щеки, поправил выбившийся локон.
– Джекка, – прошептал он, – ты мне нравишься. Очень нравишься. Отнесись к этому с терпением и пониманием. Я не хочу спешить.
«Проклятие!» – подумала Джекка и нахмурилась. Он говорит серьезно. Слишком серьезно.
– Пожалуйста, не забывай, что я собираюсь уехать…
Трис прижал палец к ее губам.
– Я знаю, ты собираешься вернуться в Нью-Йорк. Помню об этом. Но вот что, моя милая Джекка…
– Что? – прошептала она.
– Я – взрослый мальчик, и если ты оставишь мне чуть-чуть себя, я смогу справиться с горечью расставания.
Она почувствовала, как Трис склонился к ней, и решила, что он наконец-то ее поцелует. Но его губы почему-то оказались возле ее уха…
– Завтра, как стемнеет? – едва слышно шепнул он.
– Да, – ответила зачарованная Джекка.
Трис отступил в сторону и исчез в темноте.
Масло на горячей сковороде сгорело, потому что он отвлекся, думая о том, как поведет себя Джекка, если он явится на завтрак, как это делал до ее приезда.
Вчера ему пришлось врать. Он наплел что-то несусветное миссис Уингейт и Люси, объясняя, почему никак не может остаться. Люси ему поверила, поцеловала его в щеку и сказала, что он слишком много работает.
Но мисс Ливи взглянула на него так же, как много лет назад, когда ему было двенадцать и он рассказывал ей, где был и что делал. Даже мама не ловила его на вранье так легко, как мисс Ливи.