Что вы имели в виду?
Он снова затянул шнур на мешке и поднял снаряжение и пустую сумку.
— Все вместе, — ответил он. — Это чудовищная жизнь.
Она опустила руки.
— А вам не страшно возвращаться домой? — спросила она, направляясь к шкафу.
— С какой стати?
Она открыла дверцу шкафа и отступила назад, чтобы он мог разложить вещи.
— Просто дело в том, что я заметила, как в последние месяцы с людьми стали происходить странные вещи — и не только с больными, но и среди моих коллег, — они начали бояться возвращения домой. Будто за все эти долгие годы войны у них полностью утратилось ощущение семейной близости, принадлежности кому-то и чему-то.
Покончив с вещами, он выпрямился и посмотрел на нее.
— Здесь — да, пожалуй, такое может быть. Это ведь тоже своего рода дом, и за то время, что люди живут здесь, они привыкают к этой жизни… А вы тоже боитесь возвращаться домой?
Сестра Лэнгтри моргнула.
— Нет… Думаю, нет, — медленно произнесла она и, улыбнувшись, добавила: — А ведь вы — ох! и непростой тип, правда?
Он широко заулыбался в ответ. Казалось, эта улыбка шла из самого сердца.
— Мне уж об этом не раз говорили, — ответил он.
— Скажете, если что-нибудь понадобится. Я ухожу с дежурства через несколько минут, но в семь я вернусь.
— Спасибо, сестра, все будет в порядке.
Она внимательно посмотрела на него и кивнула.
— Да, я тоже так думаю, — сказала она.
Наконец появился дневальный с ужином и теперь гремел посудой в комнате, приспособленной под кухню. Услышав шум, сестра Лэнгтри, уже совсем было собравшаяся пойти к себе в кабинет, передумала и зашла туда.
— Что у нас сегодня? — поинтересовалась она, выставляя тарелки из шкафа на стол.
Дневальный тяжело вздохнул.
— Должно быть, мясо с овощами, сестра.
— Овощей немного больше, чем мяса, а?
— И то и другое никудышное, я бы сказал. Но пудинг совсем неплох. Что-то вроде яблок, запеченных в тесте, а сверху такой золотистый сироп.
— Любой пудинг лучше, чем ничего, рядовой. Просто замечательно, как улучшился рацион питания за последние шесть месяцев.
— Ей-Богу, сестра! пылко поддакнул дневальный.
Сестра Лэнгтри совсем уже было повернулась к примусу, на котором она имела обыкновение разогревать еду, как вдруг краешком глаза заметила какое-то движение в ее кабинете. Она поставила тарелки на стол и, бесшумно ступая, вышла из столовой в коридор.
Около ее стола, пригнув голову, стоял Льюс. В руке он держал раскрытый конверт с бумагами Майкла.
— Немедленно положите!
Он повиновался, но совершенно спокойно, даже небрежно, как будто взял конверт случайно, проходя мимо. Если он и читал их, дело было уже сделано — она видела, что все бумаги благополучно пребывали на своем месте, внутри конверта. Но, как ни вглядывалась она в Льюса, ей так и не удалось ничего понять. В этом смысле с Льюсом всегда проблема: с ним никогда ни в чем невозможно быть уверенной, потому что он как бы обретался одновременно во многих плоскостях, так что и сам бы не смог с уверенностью определить, где кончается одна плоскость и начинается другая. Естественно, это означало, что он всегда мог уверить самого себя, что не сделал ничего, так сказать, не общепринятого. А ведь если подумать, то Льюс — настоящее воплощение мужчины, которому нет нужды в жизни что-то выслеживать или действовать исподтишка. Но только у него была другая история.
— Что вам здесь нужно, Льюс?
— Разрешение на выход.
— Прошу прощения, сержант, — холодно заявила она, — но вы уже израсходовали свои разрешения за этот месяц.
Но только у него была другая история.
— Что вам здесь нужно, Льюс?
— Разрешение на выход.
— Прошу прощения, сержант, — холодно заявила она, — но вы уже израсходовали свои разрешения за этот месяц. Вы читали документы?
— Сестра Лэнгтри! Ну как же я могу?!
— Когда-нибудь вы попадетесь, — сказала она. — А пока что можете помочь мне с обедом, раз уж вы все равно в этом конце коридора.
Но прежде чем выйти из кабинета, она положила конверт с документами Майкла в верхний ящик и заперла его на ключ, мысленно проклиная себя за вопиющую небрежность, какой раньше с ней никогда не случалось за всю ее медицинскую практику. Она обязана была проверить, что бумаги заперты на ключ, а уж потом вести Майкла в палату. Наверное, он прав: война слишком затянулась. Вот и она начинает делать ошибки.
— За пищу, которую даешь нам, благодарим тебя, Господи, — закончил Бенедикт почти в полной тишине и поднял голову.
Льюс, не обращая никакого внимания на молитву, продолжал есть все время, пока Бенедикт читал, как будто был совершенно глухой.
Остальные подождали до конца и только после тою, как прозвучали последние слова, подняли ножи и вилки и принялись ковырять сомнительного вида массу, лежащую на их тарелках. Незаметно было, чтобы религиозность Бенедикта или беспутство Льюса произвело на них хоть какое-то впечатление — вся процедура, наверно, давно уже утратила свою новизну, решил Майкл, чувствуя, как во рту начала выделяться слюна при виде еды, пусть даже испорченной армейскими поварами. К тому же здесь были деликатесы. Пудинг, например.
Делать собственные выводы о людях каждый раз, когда он попадал в новую компанию, стало для него уже привычкой, даже своего рода способом выживания — но и игрой тоже. Он даже нередко держал пари сам с собой на воображаемые суммы денег, что не ошибся в диагнозе. Во всяком случае, уж лучше заниматься этим, чем признаться самому себе, что в действительности все последние шесть лет истинной ставкой во всевозможных пари была его жизнь.
Компания, в которую он попал теперь, являла собой, бесспорно, весьма странное сборище, но при всем при том она не была более странной, чем многие из тех, с которыми ему приходилось сталкиваться до сих пор. В сущности, они всего-навсего люди, и им не хочется отличаться от других людей, и в этих своих попытках они преуспевают не меньше, чем все остальные. И если они похожи на него, значит, они просто сверх всякой меры уставшие от войны мужчины, давно уже никого, кроме других мужчин, не видевшие.
— Майк, скажи, Христа ради, что ты тут забыл? — неожиданно спросил Бенедикт, сверкнув глазами.
Майкл положил ложку на тарелку, потому что он все равно уже доел пудинг, и достал коробку с табаком.
— Я чуть не убил одного типа, — сказал он, вытаскивая листок рисовой бумаги из пачки. — И убил бы, — добавил он, — если бы вокруг не было столько народу. Они меня остановили.
— Полагаю, он был не из войск противника? — осведомился Нейл.
— Нет, конечно. Так, один чин из наших.
— И это все?!! — удивился Наггет, странно гримасничая во время еды.
Майкл с беспокойством взглянул на него.
— Послушай, с тобой все в порядке?
— А… это у меня грыжа, — сообщил Наггет тоном обреченной неизбежности. — Каждый раз, когда я глотаю, сильно отдает в пищеводе.
Это было произнесено с такой же серьезностью, даже с торжественностью, с которой Бенедикт произносил свою молитву. Майкл заметил, что все остальные, в том числе и Льюс, просто ухмыльнулись. «Ага, значит, любят этого тощего хорька», — подумал он.