- Помоги, возьми ее, - прошептал Филипп, обращаясь к своему дяде.
Марсель бережно взял на руки полуживую Констанцию и осторожно внес в теплоту дома. Девушка была бледна. Ее губы приоткрылись, и с них слетал едва слышный стон, похожий на шелест ветра в траве.
- Что с ней? - Этель склонилась над Констанцией. - Неси ее наверх, положи на мою постель.
Лилиан суетливо принялась помогать матери, расправляя постель.
Наконец, Констанция была уложена, и Этель с нескрываемым удивлением посмотрела на нее.
- Так вот она какая, Констанция Реньяр!
Но в голосе Этель не было ни малейшей вражды, она говорила этоспокойно и немного печально.
А губы Констанции вновь дрогнули, девушка пыталась улыбнуться, но вместо улыбки с ее губ сорвался стон.
Если Этель смотрела на девушку спокойно, то Лилиан рассматривала ее с нескрываемым интересом, поражаясь ее красоте.
- Да, она очень красива, Филипп, - обратилась она к брату, а тот вместо ответа только беспомощно развел руками, дескать, ну что ж поделаешь, сестра, если моя невеста так хороша собой.
А Марсель даже причмокнул языком, рассматривая точеный профиль Констанции.
- Да ты, племянник, смотрю, не промах и ведешь себя как настоящий мужчина. Даже смог выкрасть свою любимую из стана врагов! Правда, ты вряд ли задумывался о последствиях.
- Но ведь ей грозила смерть! - с горечью произнес Филипп. - Они могли ее убить, уничтожить, ведь они не люди, а звери!
- Я знаю Реньяров давно, - сказала Этель, - они могли сделатьс ней все что угодно только за то, что она осмелилась не подчиниться воле Виктора Реньяра.
- Да, да, мама, ты права, - воскликнул Филипп, обнимая мать заплечи, - и ты, Лилиан, и ты, мама, вы должны заботиться о Констанции, ведь я ее люблю.
- Она будет мне как дочь, - сказала Этель.
- А мне как сестра, - добавила Лилиан.
- Ну а мне тогда ничего не остается, как считать ее своей племянницей.
Я напою ее сейчас отваром из трав, - сказала Лилиан.
- Нет-нет, дочь, погоди, лучше сперва ей дать горячего вина, оно укрепит ей силы и придаст бодрости.
- Я бы тоже не отказался сейчас от чашки горячего вина, - сказал Филипп.
И только сейчас все заметили, что Филипп стоит промокший до нитки, а с него ручьем течет на пол вода.
- Брат, скорее переодевайся, не медли, а то можешь простудиться и заболеть.
- Нет, я теперь не заболею, не беспокойся, Лилиан. Но онпокорился и принялся стаскивать мокрую одежду.А Марсель Бланше стоял, прислонясь спиной к стене, и неотрывно смотрел на лежащую на постели девушку. На его губах блуждала странная улыбка. Он явно завидовал своему племяннику и самое главное, даже не пытался этого скрыть, настолько он был прямым и честным человеком.
- Скорее, Лилиан! Потом развесишь мокрую одежду у очага, а сейчас согрей вина, дай Филиппу, а я отнесу и напою Констанцию.
- Согрей и на меня, - предложил Марсель своей племяннице.Та согласно закивала.
- Я согрею целый котелок, насыплю туда пряностей и плесну немного рому.
- Делай, как знаешь, - сказал Филипп, - только поскорее, я уженачинаю дрожать.
И вскоре дом Абинье наполнился ароматом. Вся семья сидела застолом и перед каждым дымилась большая чашка.
Вся семья сидела застолом и перед каждым дымилась большая чашка.
- Ты счастлив? - шепотом спросила Лилиан Филиппа.
Тот вместо ответа взял руку сестры и крепко сжал.
- Можешь не отвечать, по твоему лицу все видно, - Лилиан улыбнулась, а вот лицо Филиппа стало суровым.
- Ты думаешь о том, как будешь защищать свою возлюбленную? - прочел мысль Филиппа Марсель.
- Я думаю о том, что нам всем вместе придется защищаться и думаю, сделать это будет нелегко.
- Племянник, нас двое, и мы умеем стрелять. Мы сумеем постоять за себя.
- Вы забыли и обо мне, - вдруг сказала Этель, - ведь когда-то мой Робер научил и меня стрелять и это получалось у меня неплохо.
Марсель с уважением посмотрел на свою сестру.
Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Утром засветило яркое солнце, но оно не радовало Виктора Реньяра. Он былмрачнее тучи. Болела голова, щемило сердце. Он сидел на низком табурете и глядел в огонь. Он был зол на весь мир, но больше всегоон злился на свою неосмотрительность.
"Как это я мог допустить подобное! Она улизнула со своим Филиппом прямо у меня из-под носа. Я своими руками отпустил его, аон вернулся и украл Констанцию. Почему я не выставил охрану? Почему я не убил его сразу? Ведь я же держал в своих руках кинжал и даже видел его кровь. Ну почему я не нанес удар? Ведь тогда наверняка бы ничего не случилось. Вот к чему приводит жалость".
И тут он увидел своего сына Анри. Мальчик стоял у распахнутойдвери и с грустью смотрел на отца.Виктор поманил пальцем сына. Тот подошел.
- Никогда не будь жалостлив, Анри, не щади никого, даже меня не щади.
- Отец, что ты такое говоришь?
- Я говорю правду. Запомни это, сынок, навсегда:не щади никого, убивай, режь, жги, вешай! Все вокруг мерзавцы и предатели. И если ты, Анри, хочешь, чтобы тебя никогда не предали, будь жестоким. Тогда тебя будут бояться и никто не осмелится тебя оставить, все будут подчиняться любому твоему слову. Знай, сын, чтострах сильнее любви, страх даже сильнее золота. Пусть тебя все боятся и тогда ты сможешь управлять всем миром, тебе покорятся и сильные, и слабые, перед тобой будут ползать и мужчины, и женщины.Тебе будет принадлежать все! Не делай таких ошибок, как я. А своихбратьев - Жака и Клода - я ненавижу. И если, Анри, когда ты вырастешь, они попадутся на твоей дороге, не жалей и не щади их, ведь они предали твоего отца, они бросили его в самую тяжелую минуту. Убей их, убей! Ты меня понял?
Мальчик согласно кивнул, понимая, что сейчас спорить с отцомопасно, что сейчас у него может опять начаться припадок ярости, онбудет стрелять, рвать на себе одежду, бить посуду, переворачивать мебель и угомонится очень не скоро.
А все, кто вчера пьянствовал и радовался смерти старого Гильома, в это время храпели, лежа вповалку, где кого сморил сон ивино.
- Где мои люди?! - прорычал Виктор. - Неблагодарные собаки! Они едят мою пищу, пьют мое вино, они спят под кровом моего дома и не хотят мне верно служить. Обо всем должен думать и заботиться только я сам. А этим мерзавцам ни до чего нет дела, им бы только пить да гулять. А когда надо служить, так они в кусты! Ну, я им устрою жизнь! - и Виктор выхватил из камина пылающую головню и двинулся в столовую. Он тыкал горящей палкой в лежащих на полу своих вчерашних собутыльников, пинал их ногами, плевал в лица. Он был вне себя от ярости.
- Вставайте! Вставайте! Мы нападем на имение Абинье, мы их всех сожжем, повесим, мы их всех перестреляем как глупых зайцев! Выможете брать в этом доме все, что пожелаете, вы можете изнасиловатьего сестру, но Филиппа Абинье оставьте мне, я сам хочу загнать вотэтот нож ему в живот, - и Виктор Реньяр выхватил из-за пояса длинный кинжал.