Но так как они договорились подождать и Хатч явно не желал нарушать этот договор, то ей ничего другого не оставалось, как тоже молчать.
За рулем их нового, красного цвета "мицубиси" теперь сидела Линдзи. Хатч расположился на пассажирском сиденье, опустив солнцезащитный козырек над лобовым стеклом, и, выставив руку в открытое окно, постукивал ладонью по дверце в такт доносившемуся из радиоприемника старинному рок-н-роллу "Будьте любезны, мистер почтальон" в исполнении группы "Марвелетс".
Когда позади остались фиговые пальмы центральной улицы Ньюпорт-Бич, Линдзи свернула влево, на Тихоокеанское береговое шоссе, и помчалась по коридору из увитых плющом стен в южном направлении. День был по-весеннему теплым, а небо – таким иссиня-голубым, что ближе к закату должно было стать совершенно лиловым, как на полотнах Максфильда Перриша. Машин на автостраде было немного, а в лучах солнца океан мерцал и переливался, словно брошенная на землю и укутавшая ее до горизонта осыпанная серебристо-золотыми блестками ткань.
В течение почти двух месяцев в сердце Линдзи не угасала тихая радость. Она радовалась жизни, как радуется ей любой ребенок, и чего уже не в состоянии делать взрослый человек, растративший эту свою способность ко времени взросления. Когда-то и она, как и все, тоже ее утратила. Но близость к смерти послужила тем толчком, который вернул ей прежде детскую joie de vivre.
Но то, что ему снилось в этот день, было поразительно именно своей заурядностью. Черноволосая, черноглазая женщина в вишневого цвета автомобиле, как бы увиденная глазами мужчины, сидевшего рядом с ней на пассажирском сиденье. Пальмы. Красные цветы буганвилии. Океан в блестках света.
Гленда Докридж, помощница Хатча и заведующая магазином, помогала Лью Бунеру, разнорабочему, вытирать пыль. В большом антикварном магазине вытирать пыль – это то же самое, что красить мост Золотые Ворота: едва доберешься до его конца, как приходится все начинать сначала. Гленда была в отличном расположении духа, так как сумела продать одному и тому же покупателю отделанный золоченой бронзой и покрытый черным лаком шкафчик с выдвижными, также лакированными, ящичками времен Наполеона III и итальянской работы многоугольный столик XIX века с вращающимся верхом, украшенный изящно выполненной мозаичной инкрустацией. Это была отличная сделка – особенно если учесть, что размер ее жалованья зависел от комиссионных.
Пока Хатч просматривал дневную почту, более внимательно относясь к одним письмам и, не читая, откладывая в сторону другие, а затем занимался изучением двух дворцовых тумб XVIII века из розового дерева, украшенных инкрустациями в виде нефритовых драконов, которые прибыли от его агента в Гонконге, Линдзи помогала Гленде и Лью вытирать пыль. Даже это обыденное занятие в ее новом состоянии души доставляло ей удовольствие. Оно давало ей возможность по достоинству оценить каждую, даже незначительную деталь той или иной старинной вещи – изящный виток флерона на бронзовой лампе, резьбу на ножке у столика, точно рассчитанные расстояния между отверстиями на ободках фаянсового, ручной работы английского сервиза XVIII века. Размышляя об исторической и культурной ценности каждой вещи, с которой она стирала пыль, Линдзи вдруг поняла, что ее новое отношение к действительности качественно сродни созерцательному, дзэн-буддийскому строю мысли.
Последнее, что он запомнил из своего сна, была женщина из вишневого автомобиля. Теперь она уже не сидела в машине, а стояла в каком-то просторном помещении перед китайской ширмой и протирала ее белой тряпкой. Вот она обернулась, словно он позвал ее, и улыбнулась ему.
Улыбка была такой лучистой и жизнерадостной, что Вассаго захотелось ударить ее по лицу молотком выбить ей зубы, размозжить голову, сделать так, чтобы она уже никогда не смогла улыбаться.
За последние несколько недель она уже несколько раз являлась ему во сне.
За последние несколько недель она уже несколько раз являлась ему во сне. Первый раз он увидел ее в кресле-каталке, она смеялась и плакала одновременно.
В который уже раз он снова стал рыться в своей памяти, пытаясь отыскать в ней это лицо, но, кроме как во снах, он никогда и нигде его не видел. Он не знал, ни кто она, ни почему постоянно ему снится.
Снаружи уже опустилась ночь. Он почувствовал ее приход. Огромный черный покров – прелюдия к смерти, – набрасываемый на землю в конце яркого и солнечного дня.
Он оделся и покинул свое логово.
Умеренный шум в зале не раздражал. Так как им при разговоре не надо было повышать голоса, чтобы слышать друг друга, шум этот скорее походил на невидимые перегородки, и они чувствовали себя так, словно были наедине друг с другом. В течение первых двух блюд – салат из осьминога, фасолевый суп – они говорили о пустяках. Но когда на столе появилось основное блюдо – меч-рыба, Линдзи не вытерпела.
– Ну ладно, – сказала она, – у нас был целый день, чтобы все тщательно обдумать. Никто из нас не навязывал другому своего мнения. Итак, что скажешь о Регине?
– А ты что скажешь о Регине?
– Нет, ты первый.
– Но почему я?
– А почему не ты? – резонно заметила Линдзи.
Хатч набрал в грудь побольше воздуха, выдержал паузу и сказал:
– Я от нее без ума.
Линдзи едва удержалась от того, чтобы не пуститься в пляс, как это делают герои мультфильмов, когда хотят выразить переполняющую их радость, так как ликованию ее не было пределов, оно так и било через край. Именно о такой его реакции она мечтала, но никак не могла представить себе, какими конкретными словами он это выразит, тем более что встреча прошла… мягко говоря, "обескураживающе".
– Господи, я сразу же в нее влюбилась, – сказала Линдзи. – Она прелесть.
– Крепенький орешек.
– Это все напускное.
– Понятно, что она явно перестаралась, но тем не менее она действительно крепкий орешек. Да и как тут не быть орешком. Сама жизнь заставила ее стать такой.
– Но это прекрасная крепость.
– Несомненно, – согласился Хатч. – Я же не говорю, что ей удалось убедить меня в своей ущербности. Наоборот, я был от нее в диком восторге, она, как только вошла, сразу мне приглянулась.
– А какая умница!
– Все пыталась изобразить из себя страхолюдину, а добилась прямо противоположного эффекта.
– Бедное дитя. Боялась, что ее снова оттолкнут, и решила сама это спровоцировать.
– Когда я услышал ее шаги, подумал, что это…
– Годзилла! – воскликнула Линдзи.
– Да, примерно что-то в этом роде. А как тебе Бинки, говорящий карась?
– Обкакаю весь твой майонез! – процитировала Линдзи.
Они расхохотались, и люди оглянулись на них, то ли потому что смех их был чересчур громким, то ли потому что услышали именно слова Линдзи, отчего они стали смеяться еще пуще.
– С ней обохохочешься, – заметил Хатч.
– Она просто дар Божий.
– Ну это еще как сказать.
– Не сомневаюсь.
– Одна маленькая загвоздка.
– В чем именно?
Он замялся.
– А что, если она не захочет пойти к нам?
Улыбка застыла на лице Линдзи.
– Она захочет. Обязательно захочет.
– А вдруг нет?
– Не будь пессимистом.
– Я только хочу, чтобы мы были ко всему готовы. Линдзи упрямо тряхнула головой.
– Нет, все будет хорошо. Не может не быть.