– Она закрыла толстую папку. – Каково золотое правило?
– Продавать всегда дороже, чем купил.
Сантэн одобрительно кивнула.
– А еще ты должен покупать, когда все продают, и продавать, когда все покупают. Хорошо. – Она встала. – Сейчас глоток свежего воздуха – и переодеваться к обеду.
На балконе она обняла сына за плечи, и для этого ей пришлось потянуться вверх.
– Когда приедем на шахту, будешь по утрам работать с доктором Твентимен-Джонсом. После полудня ты свободен, но по утрам – на службе. Я хочу, чтобы ты знал шахту и все виды работ на ней. И, конечно, я буду платить тебе.
– Это не обязательно, мама.
– Еще одно золотое правило: никогда не отказывайся от справедливой оплаты.
Всю ночь и весь следующий день они ехали на север по обширным, сожженным солнцем равнинам. На пустынном горизонте возвышались голубые горы.
– Мы будем в Виндхуке сразу после заката, – объяснила Сантэн. – Я договорилась, что наш вагон переведут в спокойный тупик, мы в нем переночуем, а утром выедем на шахту. С нами обедают доктор Твентимен-Джонс и Абрахам Абрахамс, поэтому нужно переодеться.
Шаса без пиджака стоял в своем купе перед длинным зеркалом, сражаясь с галстуком-бабочкой: он еще не вполне овладел искусством завязывать его. Вдруг он почувствовал, что вагон замедляет ход. Локомотив дал длинный гудок.
Шаса в приливе возбуждения посмотрел в открытое окно. Поезд пересекал отрог холмов над городом Виндхуком, и Шаса увидел огни фонарей. Город был величиной с один из пригородов Кейптауна, и освещены в нем были только несколько центральных улиц.
Когда показались окраины города, поезд пошел совсем медленно, и Шаса ощутил запах древесного дыма. Потом он заметил у самой железнодорожной линии что-то вроде лагеря под колючими кустами. Он высунулся из окна, чтобы лучше видеть, и разглядывал жалкие хижины, окутанные дымом костров и сгущающимися сумерками. К нему была обращена кое-как намалеванная надпись, и Шаса с трудом прочел: «Ваал-Харц? Дьявольщина, нет!» Смысла это не имело. Он нахмурился и заметил возле надписи две фигуры, глядевшие на проходящий поезд.
Из двоих ниже ростом была девочка, босоногая, в мешковатом платье на хрупком теле. Она его не заинтересовала, и он перенес внимание на более высокую и крепкую фигуру рядом с ней. И сразу отшатнулся, потрясенный, разгневанный. Даже при скудном свете он узнал серебряную копну волос и черные брови. Они смотрели друг на друга: мальчик в белой рубашке с бабочкой в освещенном окне и мальчик в пыльном хаки. Но вот поезд миновал это место и скрыл их друг от друга.
– Дорогой…
Шаса отвернулся от окна и увидел мать. Этим вечером она надела топазы и голубое платье, легкое и светлое, как древесный дым.
– Ты еще не готов, а мы через минуту будем на станции. Что ты сделал с галстуком! Иди сюда, я помогу.
Она стояла перед ним и ловкими пальцами искусно завязывала галстук, а Шаса пытался подавить гнев и ощущение неполноценности, которые вызвал у него один вид того мальчика.
Машинист локомотива перевел их с общего пути на тихий участок за железнодорожными мастерскими и отцепил вагон у платформы, на которой уже стоял «форд» Абрахама Абрахамса. Сам Эйб поднялся на балкон, как только вагон остановился.
– Сантэн, вы прекрасны, как никогда.
Он поцеловал ей руку, потом расцеловал в обе щеки. Небольшого роста, как раз с Сантэн, с живым выражением лица и быстрым внимательным взглядом. Его уши всегда были насторожены, как будто он слышал звуки, которых не слышал больше никто.
Запонки у мистера Абрахамса были из бриллиантов и оникса, смокинг экстравагантного покроя, но это был один из самых близких Сантэн людей. Он был рядом с ней, когда все ее состояние чуть превышало десять фунтов. Он оформил ее заявки на шахту Х’ани и с тех пор вел все ее юридические и большую часть личных дел.
Он оформил ее заявки на шахту Х’ани и с тех пор вел все ее юридические и большую часть личных дел. Он был старым и верным другом, но, что самое главное, он никогда не допускал ошибок в работе.
Иначе его бы здесь не было.
– Дорогой Эйб. – Она сжала его руки. – Как Рэйчел?
– Замечательно, – заверил он. Это было его любимое наречие. – Она просит извинить ее, но наш младшенький…
– Конечно, – понимающе кивнула Сантэн.
Абрахам знал, что она предпочитает мужское общество, и редко приводил жену, даже когда Сантэн передавала ей особое приглашение.
Сантэн повернулась от адвоката к другой фигуре – рослой, с покатыми плечами, которая возвышалась у входа на балкон.
– Доктор Твентимен-Джонс.
Она протянула руки.
– Миссис Кортни, – ответил тот тоном гробовщика.
Сантэн улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой. Это была ее тайная маленькая игра: хотелось проверить, сумеет ли она заставить этого человека хоть как-то выразить свое удовольствие. Но она опять проиграла. Доктор Твентимен-Джонс еще больше помрачнел и стал похож на скорбную ищейку.
Их знакомство состоялось почти тогда же, когда и с Абрахамом. Доктор, консультант в компании «Алмазы Де Бирс», в 1919 году провел оценку и открыл работы в шахте Х’ани. Потребовалось пять лет непрерывных уговоров, чтобы он согласился принять должность главного инженера на шахте Х’ани. Он, вероятно, был лучшим специалистом по алмазам во всей Африке, а значит, во всем мире.
Сантэн провела их в салон и знаком отослала буфетчика в белой куртке.
– Абрахам, бокал шампанского? – Она сама налила вино. – А вам, доктор Твентимен-Джонс, мадеры?
– Вы никогда не забываете, миссис Кортни, – с несчастным видом согласился доктор и принял бокал. Они всегда обращались друг к другу официально, по фамилии, с титулами, хотя их дружба выдержала все испытания.
– Ваше здоровье, джентльмены, – подняла бокал Сантэн и, когда они пригубили, взглянула в сторону двери.
По этому сигналу вошел Шаса. Сантэн внимательно наблюдала, как он пожимает руки обоим мужчинам. Он вел себя с должной почтительностью к их возрасту, не проявил недовольства, когда слишком порывистый Абрахам обнял его за плечи, и с необходимой серьезностью ответил на приветствие доктора Твентимен-Джонса. Сантэн одобрительно кивнула, едва заметно, и села за свой стол – знак, что предварительные любезности завершены и можно заняться делом.
Мужчины торопливо сели на элегантные, но неудобные стулья «ар деко» и внимательно склонились к ней.
– Наконец это произошло, – сказала Сантэн. – Нам срезали квоту.
Они выпрямились на стульях и обменялись быстрым взглядом, прежде чем снова повернуться к Сантэн.
– Мы ожидали этого почти год, – заметил Абрахам.
– Что не делает положение более приятным, – язвительно сказала Сантэн.
– Сколько? – спросил Твентимен-Джонс.
– Сорок процентов, – ответила Сантэн. Обдумывая ее ответ, доктор выглядел так, словно вот-вот разрыдается.
Каждому независимому производителю алмазов Центральная торговая организация предоставляла квоту. Договор был неписанным и, вероятно, незаконным, но строго соблюдался, и среди независимых не находилось таких неосмотрительных, кто проверил бы законность этого договора или выделенной им доли.
– Сорок процентов! – взорвался Абрахам. – Это несправедливо!
– Точное замечание, дорогой Эйб, но пока не очень полезное.
Сантэн взглянула на Твентимен-Джонса.
– Никаких изменений в категориях? – спросил тот.
Квота предусматривала несколько категорий в зависимости от типа камней (от темных промышленных алмазов, использующихся при изготовлении режущего инструмента, до драгоценных камней высшего качества) и веса, от небольших кристаллов в десять и меньше пунктов до больших ценных камней.