Он еще не давал ей сигнала подняться, но она появилась всего через минуту после их нападения.
– Здесь, – крикнул он. И когда Сантэн побежала к нему, строго добавил: – Вы не подчинились приказу, мадам!
Она не обратила внимания на этот упрек.
– Где они? – И замолчала, увидев тело. – О боже, это Лотар…
Она подошла и наклонилась к нему.
– Значит, это Деларей. Что ж, боюсь, он мертв, – сказал Блэйн.
– А где остальные?
Сантэн с тревогой ждала ответа: она одновременно боялась и хотела увидеть сына Лотара. Даже наедине с собой она избегала называть этого мальчика по имени.
– Их здесь нет, – покачал головой Блэйн. – Сумели улизнуть. Деларей обманул нас и надолго задержал. Они ушли. Сейчас, наверно, уже за рекой.
«Манфред. – Сантэн капитулировала и назвала сына по имени. – Манфред, мой сын».
Разочарование и чувство утраты было так сильно, что она сама поразилась. Ей хотелось, чтобы мальчик был здесь. Хотелось наконец увидеть его. Она взглянула на отца мальчика, и ее охватили другие чувства, давно погребенные и подавленные.
Лотар лежал, уткнувшись в сгиб локтя. Вторая рука, в повязках из грязного одеяла, была откинута. Сантэн коснулась его шеи под ухом, потрогала сонную артерию и сразу ощутила, какая горячая у него кожа.
– Он жив.
– Ты уверена?
Блэйн присел рядом с ней. Вдвоем они перевернули Лотара на спину и увидели лежащую под ним гранату.
– Ты права, – негромко сказал Малкомс. – У него была еще одна граната. Он мог убить тебя прошлой ночью.
Сантэн вздрогнула, глядя в лицо Лотару. Он утратил свою золотистую красоту и больше не казался храбрым. Лихорадка сожгла его, черты заострились, как у трупа, он съежился и посерел.
– Он сильно обезвожен, – сказала она. – Осталась в бутылке вода?
Пока Блэйн лил воду Лотару в рот, Сантэн размотала повязку на его руке.
– Заражение крови. – Она узнала яркие линии под кожей и зловоние гниющей плоти. – Руку он потеряет.
Сантэн говорила спокойно, деловито, но ущерб, который причинила она сама, привел ее в ужас. Казалось невозможным, что это результат единственного укуса. Зубы всегда были в числе ее достоинств, и она заботилась о них, держала чистыми и белыми. Рука же выглядела так, словно ее грызли трупоеды – гиена или леопард.
– На реке у Кангара есть португальская католическая миссия, – сказал Блэйн. – Ему повезет, если мы довезем его туда живым. А если учесть, что осталась всего одна лошадь, то нам самим повезет, если мы доберемся до реки. – Он встал. – Сержант, пошлите человека за медицинской сумкой, потом со всеми остальными обыщите каждый дюйм вершины. Исчезли алмазы на миллион фунтов.
Хансмейер отдал честь и отошел, раздавая приказы солдатам.
Блэйн снова опустился рядом с Сантэн.
– Пока ждем аптечку, стоит обыскать его одежду и снаряжение: вдруг часть украденных алмазов он оставил при себе.
– Маловероятно, – с горечью ответила Сантэн. – Алмазы почти несомненно у его сына и того большого черного негодяя-овамбо. А без наших следопытов-бушменов…
Она пожала плечами.
Блэйн расстелил на камне грязную, в пятнах рубашку Лотара и принялся прощупывать каждый шов, а Сантэн промыла искалеченную руку и перевязала ее чистыми бинтами из аптечки.
– Ничего, сэр, – доложил Хансмейер. – Мы просмотрели каждый дюйм камня, каждое углубление и трещину.
– Хорошо, сержант. Теперь нужно спустить этого негодяя с холма так, чтобы он не упал и не сломал себе шею.
– Ну, не то чтобы он этого не заслуживал.
Блэйн улыбнулся.
– Ну, не то чтобы он этого не заслуживал.
Блэйн улыбнулся.
– Он этого заслуживает. Но мы ведь не хотим лишить палача его пяти гиней, верно, сержант?
Через час они были готовы выступить. Лотара Деларея привязали к волокуше из веток мопани, которую потащила единственная оставшаяся лошадь, а раненый солдат – осколки все еще оставались у него в спине и плече – ехал в седле Сантэн.
Когда колонна снова двинулась на север к реке, Сантэн остановилась у подножия холма, и Блэйн задержался вместе с ней.
Он взял ее за руку, и она вздохнула и легко прислонилась к его плечу.
– О Блэйн, для меня столь многое закончилось в этой забытой Богом глуши, на этом пропеченном солнцем камне.
– Пожалуй, я понимаю, как много значит для тебя потеря этих алмазов.
– Нет, Блэйн. Я теперь считаю совсем иначе. Я даже сама еще не поняла этого. Все изменилось – даже моя ненависть к Лотару…
– Есть еще вероятность, что мы отыщем алмазы.
– Нет, Блэйн. Мы оба знаем, что такой вероятности нет. Алмазы исчезли.
Он перестал отрицать это и не предлагал неискренние утешения.
– Я потеряла все, все, для чего работала – ради себя и сына. Все пропало.
– Я не сознавал… – Полковник смолк и посмотрел на нее с жалостью и глубокой озабоченностью. – Я знал, что это тяжелый удар, но все пропало? Неужели так плохо?
– Да, Блэйн, – просто ответила она. – Все. Не сразу, конечно, но все здание начнет рушиться, а я буду пытаться удержать его. Занимать, и просить, и умолять об отсрочке, но почва ушла у меня из-под ног. Миллион фунтов, Блэйн, – это огромные деньги. Я продержусь еще несколько месяцев, может, год, но все будет рушиться быстрей и быстрей, как карточный домик, и в конце концов рухнет на меня.
– Сантэн, я не беден, – начал он. – Я могу помочь тебе…
Она приложила палец к его губам.
– Я кое о чем попрошу тебя, – прошептала она. – Не о деньнах – но в предстоящие дни мне понадобится утешение. Нечасто, только когда будет особенно плохо.
– Я буду с тобой, когда понадоблюсь тебе, Сантэн. Обещаю. Только позови.
– О Блэйн! – Она повернулась к нему. – Если бы только…
– Да, Сантэн, если бы только.
Он обнял ее. Не было ни вины, ни страха, даже ужасная угроза потерять все и разориться, нависшая над ней, казалось, отступила, когда она очутилась в его объятиях.
– Я не возражала бы против того, чтобы снова стать бедной, если бы только ты всегда был со мной, – прошептала она, и Блэйн ничего не смог ответить. В отчаянии он опустил голову и закрыл ей рот поцелуем.
Португальский священник-врач в Кангарской миссии ампутировал Лотару руку на два дюйма ниже локтя. Он оперировал при ярком белом свете лампы «петромакс», а Сантэн стояла рядом с ним, потея под хирургической маской, отвечала на требования врача, который говорил по-французски, и замирала от ужаса, слыша скрип пилы о кость и чувствуя удушливый запах хлороформа и гниющей плоти, заполнявший тростниковую хижину, которая служила операционной. Когда все закончилось, она ушла к вырытой в земле выгребной яме, и ее вырвало от отвращения и жалости. Оставшись одна в хижине, которую в миссии отвели только ей, Сантэн лежала под пологом от москитов и все еще чувствовала в горле отвратительный запах. Зловоние гангрены, казалось, въелось в ее кожу и застряло в волосах. Она молилась, чтобы никогда больше не слышать его, не видеть, как мужчина, которого она когда-то любила, превращается в калеку.
Молитва не подействовала, потому что на следующий день врач с сожалением сказал:
– Dеsolе, mais j'ai manquе l'infection. Il faut couper encore une fois.