Один из всадников, подъехав, положил в неё кошелёк и бумажный свиток с печатью. Корзинка, подёргиваясь, полезла вверх.
– Ещё немного подождём, – сказал всадник, возвращаясь от ворот к спутникам.
– А сколько это «немного»? – недовольно спросил один из них, тяжело наваливаясь животом на луку седла.
– Ну, сам считай. Сейчас привратница отнесёт письмо к метрессе. Та прочитает, сочтёт деньги. Отдаст распоряжение. Привратница вернётся – и впустит нас. Думаю, через полчаса мы напоим лошадей и отдохнём.
– Через полчаса! Ехали весь день и всю ночь! Я к этому седлу припёкся, как к сковородке…
– Заткнись, приятель, – негромко бросил предводитель эскорта. – Ты что, терпеть не умеешь?
«Приятель» промолчал. Всадник подъехал к карете, заглянул в окно, резко постучал в дверцу.
– Просыпайся! – приказал он. – Приехали.
Карета едва заметно качнулась. Дверца раскрылась, в её проёме показалась маленькая Адония в своём мальчишеском одеянии. Присев, она осторожно опустила одну ногу на ступеньку, потом вторую – и спрыгнула на землю. Верховые, страдальчески кривясь, тоже стали слезать с лошадей. Разминали затёкшие ноги, переговаривались:
– Всю ночь тащились без отдыха.
– Да. К чему бы такая спешка?
– Наверное, за этой девчонкой могла быть погоня. Не зря же в мужское одели. Кто она, кстати, такая?
– Не твоё дело.
– Ну да, конечно. Я просто так, без интереса спросил. Не доноси патеру.
– Ладно, забудем.
Ждать, действительно, пришлось полчаса. Дрогнула и медленно отошла высокая створка ворот. Из-за неё на полтуловища выступила рослая служка в чёрном балахоне, неприветливо взглянула на прибывших.
– Донна Бригитта распорядилась впустить сиротку! – крикнула она деланно грубым голосом.
– А нас? – не без недовольства спросил предводитель эскорта. – Хотя б лошадей напоить!
– Только сиротку! В женский пансион мужчины не входят.
Шёпотом выругавшись, посланник повернулся к Адонии.
– Иди, тебя ждут.
– Я хочу к маме, – сообщила, уставившись на посланника ясными синими глазками, Адония.
– Ну, так иди! Мама там.
Адония поспешно, стуча мальчишескими, с железными пряжками, башмачками, затопала к воротам и неприветливой, в чёрном балахоне, служке. Торопливо вошла в безлюдный, тщательно выметенный двор. За её спиной с грохотом затворились ворота.
– Где мама? – спросила, обернувшись, с радостным томлением в голосе, девочка.
– Вон туда иди, – махнула рукой служка.
Адония посмотрела в сторону, указанную жестом. В рыжей кирпичной стене приземистого длинного здания с узкими зарешёченными окнами – крашеная коричневой краской дверь с округлым верхом. Над дверью – венок из белых и синих цветов. Цветы! Ну конечно же, мама там!
Добежав до двери, Адония попыталась её открыть, но та не поддалась. Тогда она стала тревожно и часто бить носком туфли в коричневый деревянный планшир. Ей открыла пожилая женщина, тоже в чёрном, с пугающей волосатой бородавкой над бровью. Грубо схватив Адонию за ворот камзольца, она, приподняв, перенесла девочку через порог и, толкнув в сторону раскрытой неподалёку двери, громко крикнула:
– Новенькая!
На звук её голоса торопливо вышли две молодые служки, также в одинаковых чёрных одеждах. Одновременно низко склонились. Одна пробормотала:
– Слушаем, сестра Ксаверия…
– Ты – к госпоже метрессе, – распорядилась Ксаверия, – а ты – отведёшь новенькую в мыльню.
Адонию привели в гулкое, с холодным каменным полом помещение. От двери протянулся ряд осклизлых, тёмного дерева лавок, дальше стояли несколько невысоких бочек, и наконец, у дальней стены, где была ещё одна дверь, высился огромный железный котёл, под которым горел огонь. Стылую, несмотря на огонь, мыльню наполнял запах дыма, дёгтя и сырого застарелого дерева. Над котлом, на деревянной площадке с лесенкой и перильцем стояла согнутая, хотя и без явного горба служка и медным, на длинной и толстой ручке, красновато поблёскивающим черпаком доставала из котла дымящуюся горячую воду и сбрасывала её в чан с белым бельём.
– Раздевайся, – приказала Адонии приведшая её в мыльню девушка. – Одёжку сложишь вот здесь.
Она указала на мокрую лавку и, сменив на помосте горбунью, принялась лить воду в порожний, меньший по сравнению с бельевым, чан. Разбавив воду до приемлемо тёплой, она обернулась и ободряюще произнесла:
– Что же ты не раздеваешься? С дороги обязательно вымыться надо.
– Где мама? – вместо ответа спросила Адония.
– Ах, вот как, – послышался вдруг от двери холодный, низкого тембра, неласковый голос. – Маму ей захотелось… А что это за мерзость такая?! Ты почему в мужской одежде?! Быстро снимите с неё эту мерзость!
Словно большие чёрные птицы метнулись к Адонии служительницы пансиона, стащили с неё и сбросали на лавку предметы мальчишеского облачения и, схватив за ручонки, потащили, почти понесли Адонию к чану.
– Дёготь лить, донна Бригитта? – торопливо спросила одна из служек, закручивая обнажённой по локоть рукой воду в чане.
– Это же надо – вырядиться в мужское! – подходя ближе, гневно выговорила среднего роста, с властным взглядом тёмных глаз, с очень смуглым лицом дама. На голове у неё был высокий, сильно крахмаленный белый колпак. – Маленькая ведьма! – И, глянув на послушницу, приказала: – Лить дёготь. И побольше. – Затем, переведя взгляд на Адонию, брезгливо спросила: – У тебя вши есть?
– Что такое вши? – вздрагивая от прохлады, спросила Адония.
– Вот вам, – на мгновенье вознесла руки к закопчённому потолку донна Бригитта, – ещё одна дворяночка. – И громко распорядилась: – Обрейте её. Даже если вшей нет.
– Где мама? – спросила, охватывая себя за плечи, Адония.
– Ещё раз услышу про маму, – вытянула в её сторону смуглый палец метресса, – принесу розгу.
– Что такое розга? – тут же спросила девочка.
В этот миг одна из служек ладонью, как бы невзначай, закрыла неосторожной пришелице рот и поместила её в купальный чан.
– Напрасно стараешься, сестра, – холодно проговорила метресса. – Пусть эта дворяночка сразу покажет весь свой норов. Будем знать, с чем иметь дело.
– Она же такая маленькая, – виновато пробормотала девушка. – Она сама не понимает, что говорит.
– Я понимаю! – заявила набрасывающая на себя тёплую воду Адония.
– Как твоё имя? – зловеще вопросила метресса.
– Папа звал меня Адам, – сказала девочка. – Когда он придёт?
– Твой папа никогда не придёт. Он умер, и его закопали в землю.
– А где мама?
– Я предупреждала тебя! – скорбно сложила перед собой ладони метресса и вышла.
– Молчи, деточка! – горячо зашептала девушка. – Потом, когда ляжешь спать, я тебе расскажу, как себя нужно вести, а пока молчи, не зли её! Делай всё, что она велит! Она ведь и в чулан запереть может…
– Что такое чулан?
– Очень плохое место.