Наконец, все столпились вокруг Филиппа. Он вынул свои, с отломанной крышкой, часы, посмотрел на сложившиеся в острый угол стрелки.
– Ещё тридцать минут, – сказал он. – В кабинете, и внизу, в хранилище, есть тайники. Кто найдёт – будет произведён в капитаны.
Молчаливые люди, в руках которых объявились топоры и небольшие ломики, мягко запрыгали по ступеням.
Через двадцать минут к Филиппу подошли двое. Тяжко дыша, они притащили взломанный металлический ящик с золотой чеканной посудой.
– Что, там действительно был тайник? – озадаченно поинтересовался Филипп.
Разбойники одновременно кивнули:
– Да. В стене хранилища. Пятно штукатурки было немного светлее. Взломали…
– Ну, хорошо. Слово есть слово. Вы хотите создать две самостоятельные команды, или предпочтёте работать в одной?
– Он будет капитаном, – кивнул на товарищи один из счастливцев, – а я буду с ним. Одна команда.
– Прекрасно. Завтра патер Люпус распорядится.
Но раздача чинов на этом не завершилась. Почти тотчас же пришёл ещё один грабитель, и предъявил два предмета: невзломанную, изрядного веса шкатулку и гнутый, средней длины, сероватого цвета клинок.
– Ещё тайник? – удивился Филипп. – Где же?
– В кабинете. Стол унесли, а в середине пятна, натёртого его ножкой, шляпка гвоздя. Блестела, а все остальные были темней. Я нажал – половица поднялась.
Филипп взял в руки клинок.
– Надо же, бритвенная заточка. Какой-то паук отчеканен. Ладно, капитан. Неси в общую кучу.
В это время на улице послышался шум приближающегося экипажа. Тот, кто стоял у ворот, широко распахнул их и, в ночной темноте, хлестнув коней, не задев ни столба, возница вкатил во двор крытый воз, – и вслед за ним во двор въехал ещё один, а немного спустя – так же третий. С ним въехала пара всадников.
Два окна на втором этаже засветились. (По указанию Филиппа сняли два одеяла.) Если бы по соседству оказался кто-то страдающий бессонницей, он ничего бы не заподозрил: в последнее время в дом Ицхака экипажи и люди прибывают непрерывным потоком.
Погрузка заняла час с небольшим. Последним подняли и уложили связанного Мосия.
– Переправить его в Голландию, – сказал кому-то Филипп. – Или ещё куда – подальше лишь бы от Англии. Набить золотом карманы, – набить не скупясь, полновесно, – и отпустить. На первые несколько дней приставить к нему пару ищеек: интересно, что будет делать. Вернувшись, доложить не мне, а патеру. Лично.
Три экипажа миновали ворота и неторопливо покатили по тёмной дороге. Свет в окнах погас.
Во дворе остались стоять только две лошади. Их владельцы, дождавшись очередного затемнения Луны, сходили на псарню и перенесли в дом туши собак. Затем также внесли туда все разбросанные и обугленные поленья. Затем стали ждать.
Прошёл час. Один из оставшихся вышел, сел в седло, а вторую лошадь вывел в поводу. Второй изнутри закрыл ворота, перелез через верх, сел на свою лошадь и оба дали шпоры. В ту же минуту в двух окнах мелькнул рыжий отблеск. Все, совершенно все окна оказались раскрытыми, и сквозной ветер быстро вздул пламя. Когда по окрестным дворам раскатились отчаянные, тревожные крики, весь дом, скрывая и крышу, объял гулкий огненный вихрь.
Восковой ангел
В этот раз он ехал в пансион донны Бригитты. С удобством расположившись в карете, патер читал присланную из пансиона аттестацию своей питомицы: «латынь – идеально; закон церкви – идеально; рукоделие – идеально; послушание – удручающе»…Отложив лист в сторону, он, закрыв глаза, прошептал:
– Кажется, я нашёл…Эта Адония – награда за все мои труды…
Люпус и не подозревал, что два года назад, в зимнюю рождественскую ночь, он мог лишиться такой важной для него воспитанницы.
Злопамятность помогает ненависти быть терпеливой. Донна Бригитта ждала целых два года.
Готовились отмечать рождество. За окнами было ветрено, снежно, а здесь, в обеденной зале, жарко натоплены обе печи; суетно, весело, пахнет хвоей. Воспитанницы по очереди допускались к стоящему на столе ларцу, доставали из него какое-либо украшение и спешили к высокой ёлке – повесить это украшение на одну из колких, благоухающих, зелёных ветвей.
Адония уже украсила праздничную ель тонким медным диском снежинки и бумажным раскрашенным домиком. И сейчас, когда снова подошла её очередь, она вынула из ларца ангела. На восковом лице его были выписаны большие синие очи, алым штрихом обозначены улыбающиеся уста. Золотые волосы; на спине – пара золотых длинных крыл.
– О, это самая красивая игрушка в ларце! – радостно сказал кто-то рядом. – Это – серафим!
Адония подняла лицо. Ну конечно, Александрина, добрая ко всем воспитанницам служка.
– Кто такой серафим? – замирая от восторга, спросила Адония.
– Это такой ангел, который спасает и охраняет!
Но им не дали побеседовать об этом удивительном ангеле. Послышался громкий окрик метрессы: «Не задерживай остальных!», – и девочка, не отводя взгляда от лежавшего в её ладонях златокрылого серафима, торопливо пошла в сторону ёлки. И натолкнулась на приготовляемый к праздничной трапезе стол. Стоявший на самом краю кувшин с молоком покачнулся – и грохнулся об пол. До самой ёлки выплеснулась большая белая лужа. Все испуганно замерли.
– Ну что же, – ледяным голосом произнесла донна Бригитта. – Никто не станет за тебя исправлять содеянное тобой. Отправляйся на ферму и принеси молоко.
– Я пойду с ней! – поспешно вызвалась Александрина.
– Нет. Сама сделала – сама пусть исправит.
– Но там же ветер и снег! А до фермы – почти две мили!
– Сестра Александрина. Оденьте её и отправьте. И, если она до темноты не вернётся – приготовьте для неё розги.
Адония, взглянув на Александрину, прошептала:
– Я же должна читать стихотворение на латыни!
– Сегодня, кажется, не придётся, – так же шёпотом ответила ей девушка.
Кто-то вынул из рук Адонии ангела и унёс к ёлке. Саму же её, подталкивая в плечи, повели облачаться в тёплую одежду. Укутав и повязав большой толстый платок, девочку просто вывели за дверь, и дверь затворили.
Порыв ветра бросил Адонии в лицо пригоршню колкого снега. Из глаз её выкатились две слезинки. Вытереть их она не могла – обеими руками прижимала к животу большой, с глиняной крышкой, молочный кувшин. Адония понимала, что скоро стемнеет, и надо спешить – летом она однажды ходила со служками на ферму, и тогда дорога показалась ей очень длинной, но это было летом, а сейчас – ветер и снег…
И всё-таки она не спешила. Хрустя снегом, Адония обогнула главное здание пансиона и, приблизившись к окну, стала смотреть на ель, надеясь увидеть на одной из ветвей золочёного ангела. Нет, не видно…
Вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. – Как хорошо, что ты ещё не ушла! – быстро произнесла Александрина. Она была в тонком чёрном платье и тонком платке. Выбежала, не набросив никакой тёплой одежды. – Вот, возьми-ка! – прошептала она и, достав из кармана улыбающегося серафима, спрятала его у Адонии на груди. Перевязала на ней платок, подтолкнула в сторону ворот. – Если устанешь – оставайся на ферме! Пусть даже розги, но в темноту не ходи! Адония дошла до ворот, сообщила хмурой привратнице – Донна Бригитта послала меня на ферму. Та равнодушно открыла ворота, выпустила девочку и с грохотом ворота закрыла. Широкая тропинка вела от ворот до самой фермы – сёстры ходили туда каждый день.