К тому же первый раз меня женили против моей воли. Я достаточно богат, чтобы сделать богатой мою жену, если она бедна, достаточно родовит, чтобы сделать ее благородной, если она простого звания, и я рассчитываю во второй раз — поскольку интересы государства не имеют отношения к младшему в семье, — я рассчитываю во второй раз жениться по своему усмотрению.
— Монсеньер, — сказали одновременно г-жа де Лонгвиль и ее племянница, — хотя бы ради нас не требуйте, чтобы господин Вотье вернулся с подобным ответом к ее величеству королеве, вашей матери.
— Господин Вотье, если это его устроит, может сказать, что я не ответил; тогда я, вернувшись в Лувр, сам отвечу госпоже моей матери.
И он сделал Вотье знак удалиться. Тот, опустив голову, повиновался.
— Монсеньер… — начала г-жа де Лонгвиль.
Но Гастон прервал ее:
— Сударыня, уже многие месяцы, а вернее — с тех пор как ее увидел, я люблю принцессу Марию. Из уважения к ней и к вам я, вероятно, не сделал бы этого признания, пока мне не исполнился бы двадцать один год, ибо ей, благодарение Бог всего шестнадцать лет и она может ждать; но, поскольку с одной стороны, недобрая воля моей матери пытается удалить меня от принцессы, а с другой стороны, политика требует, чтобы та, которую я люблю, стала женой какого-то мелкого итальянского государя, я говорю ее высочеству: сударыня, мои румяные щеки противоречат царящей ныне галантности, когда полагается притворяться больным, быть бледным и постоянно близким к обмороку; но от этого я люблю вас не меньше. Подумайте над моим предложением, ибо, как вы понимаете, предлагая вам свое сердце, я предлагаю свою руку. Сделайте выбор между герцогом Ретельским и мной, между Мантуей и Парижем, между мелким итальянским государем и братом французского короля.
— О монсеньер, — сказала г-жа де Лонгвиль, — если бы вы были свободны в своих действиях, как простой дворянин, если бы вы не зависели от королевы, от кардинала, от короля…
— От короля, сударыня? Я завишу от короля, это правда. Мое дело — добиться от него разрешения на наш брак, и я использую для этого все средства. Что же касается кардинала и королевы, то, может быть, скоро они будут зависеть от меня.
— Каким образом, монсеньер? — спросили обе дамы.
— Ах, Боже мой, сейчас я вам скажу — отвечал Гастон, разыгрывая откровенность. — Мой брат Людовик Тринадцатый, женатый уже тринадцать лет и не имевший детей за тринадцать лет брака, не будет их иметь никогда; вы знаете, какое у него здоровье, и, очевидно, в один прекрасный день он оставит мне французский трои.
— Значит, — спросила г-жа де Лонгвиль, — вы считаете, монсеньер, что смерть короля, вашего брата, может произойти скоро?
Принцесса Мария промолчала; но если сердце ее безмолвствовало, то в юной головке зарождалось честолюбие: она не пропускала ни слова из того, что говорил Месье.
— Бувар считает его человеком конченым, сударыня, и изумляется, что он еще жив. И в этом отношении предсказатели согласны с Буваром.
— Предсказатели? — переспросила г-жа де Лонгвиль.
Мария удвоила внимание.
— Моя мать обратилась к первому астрологу Италии Фаброни, и он ответил, что король Людовик простится с этим миром раньше, чем солнце пройдет знак Рака в тысяча шестьсот тридцатом году. Следовательно, Фаброни дает ему полтора года жизни. И то же самое говорил мне и многим моим слугам некий врач по имени Дюваль. Правда, его постигла беда: кардинал, узнав, что он составил гороскоп короля, приказал его арестовать и тайно сослать на галеры, пользуясь древними римскими законами, запрещавшими узнавать, сколько лет осталось жить государю. Так вот, сударыня, моя мать все это знает.
Так вот, сударыня, моя мать все это знает. Моя мать надеется — как королева Анна и как я — на смерть своего старшего сына; вот почему она хочет, имея в виду оказывать давление на меня, как она делала это с моим братом, дать мне в жены тосканскую принцессу, чтобы та была обязана ей короной. Но так не будет, клянусь Богом! Я люблю вас, и, если только вы не испытываете ко мне непобедимого отвращения, вы будете моей женой.
— Но, монсеньер, — спросила вдовствующая герцогиня, — что, по-вашему, думает кардинал об этом браке?
— Не беспокойтесь о кардинале, мы с ним справимся.
— Каким же образом?
— Конечно, справимся, но в этом вы должны мне немного помочь.
— Чем именно?
— Графу де Суасону наскучило его изгнание, не правда ли?
— Он в отчаянии, но не может ничего добиться от господина де Ришелье.
— А если граф женится на его племяннице?
— На госпоже де Комбале?
Женщины переглянулись.
— Кардинал, — продолжал Гастон, — ради того, чтобы породниться с королевским домом, переступит через что угодно.
Женщины снова переглянулись.
— Монсеньер говорит серьезно? — спросила г-жа де Лонгвиль.
— Как нельзя более серьезно.
— Тогда я поговорю с моей дочерью, она имеет большое влияние на своего брата.
— Поговорите с нею, сударыня.
Затем Гастон обернулся к принцессе Марии:
— Но все это — бесполезный проект, сударыня, если ваше сердце не станет в этом заговоре сообщником моего.
— Ваше высочество знает, что я невеста герцога Ретельского, — отвечала принцесса Мария. Я сама не могу ничего поделать с цепью, что связывает меня и не дает мне говорить; но в тот день, когда моя цепь будет разбита и мое слово станет свободным, поверьте, ваше высочество, вы не пожалеете о моем ответе.
Принцесса, сделав реверанс, собиралась уйти, но Гастон быстро схватил ее руку и запечатлел на ней страстный поцелуй.
— Ах, сударыня, — сказал он, — вы сделали меня счастливейшим из людей, и я ничуть не сомневаюсь в успехе замысла, от которого зависит мое счастье.
И пока принцесса Мария выходила через одну дверь, Гастон устремился в другую с быстротой человека, кому необходим свежий воздух, чтобы успокоить порыв страсти.
Госпожа де Лонгвиль, вспомнив, что она просила г-жу де Комбале подождать ее, взялась за ручку находившейся перед ней двери; неплотно притворенная дверь уступила первому же нажиму. Герцогиня едва сдержала крик изумления, увидев племянницу кардинала: придверник неосторожно ввел ее в комнат смежную с той, где только что состоялось объяснение с монсеньером Гастоном Орлеанским.
— Сударыня, — сказала ей вдовствующая герцогиня, — зная монсеньера кардинала как нашего друга и покровителя и не желая делать ничего тайного или неприятного ему, я попросила вас дождаться окончания объяснения между нами и ее величеством королевой-матерью, Объяснения, вызванного двумя или тремя визитами, нанесенными нам его королевским высочеством Месье.
— Благодарю, дорогая герцогиня, — сказала г-жа де Комбале, — и, прошу поверить, я очень ценю деликатность, с какой вы приоткрыли дверь этого кабинета, чтобы я не упустила ни слова из вашего разговора.
— И вы, — спросила с некоторым колебанием герцогиня, — слышали, я полагаю, ту его часть, что касалась вас? Если говорить обо мне, то, помимо чести увидеть мою племянницу герцогиней Орлеанской, сестрой короля, может быть, королевой, я была бы просто счастлива, сударыня, если бы вы вошли в нашу семью; госпожа де Лонгвиль и я употребим все наше влияние на графа де Суасона, если — в чем я сомневаюсь — это потребуется.