— Ну вот, — сказал стражник, проводив посетителей обратно к воротам, — мы не так уж плохо обращаемся с арестантами, верно?
— Еще бы! Да что там! Немало порядочных людей на воле были бы счастливы, если б могли жить в таких прекрасных условиях! — заявил баптист.
— А женское отделение вы нам разве не покажете? — поинтересовалась кемпбеллитка.
— Сейчас там как раз ремонт, поэтому мы не можем вам его показать, — ответил стражник. — Но оно ничуть не хуже: у женщин имеется гимнастический зал, прекрасная библиотека, большие классные комнаты, шикарная столовая. Словом, университет, да и только.
— Если хотите знать мое мнение, — заметил пресвитерианин, — то вы обращаетесь с преступниками даже слишком хорошо!
— Вполне возможно. Но мы проявляем твердость. Мы приучаем их к дисциплине. Никаких глупостей. Благодарю вас! — добабил стражник, когда приверженец епископальной церкви дал ему на чай.
Рубашечную мастерскую, расположенную в нижнем этаже, Энн удавалось посмотреть только во время очень кратких визитов. Начальница мастерской мисс Пиби всякий раз смотрела на нее зверем и разговаривала тоном проповедника. (Каждое воскресенье после обеда мисс Пиби преподавала закон божий небольшой, но старательной группе арестанток, в число которых входила Бэрди Уоллоп.) Но Энн упорно продолжала ходить в мастерскую.
Ей никогда еще не приходилось видеть места, в котором рабочие нисколько не гордились бы своим трудом, не испытывали от него ни малейшего удовлетворения и совершенно не общались друг с другом. Тюрьма внушала своим ученикам, что хоть путь преступления и опасен, он все же лучше, чем повседневный труд.
Механические швейные машины в мастерской безнадежно устарели. Иголки не были ничем закрыты, и женщины постоянно ранили себе руки. Длинная, содрогавшаяся от грохота комната освещалась только маленькими окошками под самым потолком и тусклыми электрическими лампочками. Вентиляция отсутствовала. Женщины часто падали в обморок возле машин, и их приводили в чувство холодной водой и руганью. Разговаривать, кроме как по делу с начальницей, было строжайше запрещено. Мисс Пиби сидела на возвышении, постукивая гибкой тростью. Трость часто пускалась в ход, чтобы наставить на путь истинный негритянку Эглантину Инч, которая любила петь. Эглантина иногда шевелила губами, тихонько напевая под гул машин, и в этих случаях мисс Пиби, уверенная, что она разговаривает со своей соседкой, спускалась с возвышения и с воспитательной целью била ее по рукам. Но Эглантине везло: ее редко сажали в одиночку, ибо она работала быстро и, несмотря на астму, изготовляла много рубашек для подрядчиков.
Но Джозефина Филсон, убившая своего незаконнорожденного младенца, вечно попадала в беду. Она была медлительна, взгляд у нее был рассеянный, и она никак не могла проникнуться гордостью, что шьет полосатые ситцевые рубашки, а, как говаривала мисс Пиби, разболтанность с ее стороны была совершенно непростительна: ведь Филсон в свое время работала учительницей и имела возможность стать человеком.
Энн пришла в мастерскую перед самым концом рабочего дня. Машины разом остановились, и ей показалось, что внезапно наступившая тишина с треском ударила ее по лицу. Женщины гуськом направились к выходу. Тех, кто не выполнил урока, задержали в мастерской для внушения. Вызвали стражника с налитой свинцом дубинкой. Мисс Пиби, размахивая своей тростью, кричала на Джозефину Филсон:
— Ты уже второй день отстаешь! Как тебе не стыдно! В одиночку!
— Ах, пожалуйста, не надо, мисс Пиби! — взмолилась мисс Филсон. — Я так старалась, но у меня болела голова. Я завтра все сделаю, честное слово, сделаю! Не отправляйте меня в одиночку! Там нельзя читать, а я как раз дошла до середины такой замечательной книжки про лорда…
— В одиночку ее! — завопила мисс Пиби.
— Я так старалась, но у меня болела голова. Я завтра все сделаю, честное слово, сделаю! Не отправляйте меня в одиночку! Там нельзя читать, а я как раз дошла до середины такой замечательной книжки про лорда…
— В одиночку ее! — завопила мисс Пиби.
Синяя туша, зевая, приблизилась. Мисс Филсон взвизгнула и вцепилась высохшими пальцами в швейную машину. Стражник схватил ее за плечо и потащил к выходу, а мисс Пиби повернулась к Энн и затараторила:
— Подумать только! Воображает, что будет целый день бездельничать, а потом еще читать! Какова!
В этот вечер Энн получила у капитана Уолдо разрешение посетить мисс Филсон в ее одиночке.
Одиночка ничем не отличалась от камеры, где обычно жила мисс Филсон, не считая того, что здесь она была лишена всякой пищи, кроме хлеба и воды, а также всех сокровищ, помогавших ей коротать пожизненное заключение: домашних туфель, открытки с видом Пирлсберга, куска красной ленты и похищенной из рубашечной мастерской тряпки для вытирания пыли.
— Простите, если я вам нагрубила, — сказала Джозефина Филсон. — Я думала, вы такая же, как остальные надзирательницы, мисс Виккерс. Они приходят либо для того, чтобы ругать за невыполненное задание, а я сегодня как раз его выполнила, только бедняжка Эглантина Инч стащила у меня несколько рубашек, но не могу же я на нее жаловаться, ведь бедняжка совсем сумасшедшая. Или они начинают читать проповедь: ты была грешницей и теперь должна раскаяться.
Я всегда старалась быть доброй, богобоязненной христианкой. Но когда я попала сюда и увидела мисс Пиби, и миссис Битлик, и доктора Сленка — они все считают себя добрыми христианами и преподают в воскресной школе, — я решила, что лучше быть такой, как самая скверная из здешних женщин, например, как Китти Коньяк, которая торгует кокаином, чем такой, как они. И теперь я не верю, что проповедники так уж мудры. Они никогда не валялись по девять дней в темной камере на мокром цементном полу… Я тогда молилась богу о спасении. Но он мне не ответил. Я думаю, бог похож на родственников: когда вы в нем нуждаетесь, он вас выгоняет, чтобы ему не было за вас стыдно.
Да, у меня был ребенок, и я не была замужем. Я работала учительницей в Кун-Холлоу. У меня было шестнадцать учеников, и я получала в месяц двадцать пять долларов, стол и квартиру. Кун-Холлоу находится высоко в горах, и зимой там очень холодно. Я вставала в шесть часов, пробиралась по снегу в школу, растапливала печь и подметала полы. Но это меня не пугало; у меня там было несколько замечательно способных учеников. Один мальчик был такой умница, я занималась с ним по вечерам, и теперь он учится в университете и делает большие успехи! Мне нравилось учить детей. Вы видите, что я некрасивая. Когда я была девочкой, мальчишки никогда не обращали на меня внимания и никогда не слушали, что я говорила. А мои ученики меня слушали и часто приносили мне подарки: цветы, ягоды. Я очень любила учить детей.
Но у меня никогда не было дружка — до тех самых пор. Я два месяца жила на Северной Дороге. Знаете, это когда поднимаешься наверх из долины в горы… Впрочем, вы ведь, конечно, не были в Кун-Холлоу. Там очень красиво, и пока я еще не перестала верить в бога, я думала, что эти горы похожи на храм.
Ну вот, сначала я жила у Адама Тайтеса, и мы с Эдом — Эд был старший сын Адама — такой высокий, крепкий парень, ему было всего двадцать лет, но мы с ним, бывало, гуляли и ходили на танцы. Я никогда не была слишком бойкой, но танцевать я любила: чувствуешь себя так замечательно, все мускулы играют. Даже лучше, чем верхом на лошади. Смешно говорить о танцах и о лошадях в этой камере, правда?
Ну вот, Эд поссорился со своей девушкой — с Лорой Даймонд, она жила внизу, в Джонсонс-Фордж, а так как он еще был в глупом романтическом возрасте, то воображал, что у него все время должна быть девушка.