Наконец он уснул, и весь дом замер. У Маргарет, наконец, было время подумать. Все, что ее интересовало в последние дни, словно отдвинулось вдаль во времени и в пространстве. Не более тридцати шести часов назад она заботилась о Бесси Хиггинс и ее отце, ее сердце страдало из-за Баучера. Теперь все это казалось воспоминаниями о прошлой жизни. Все, что происходило вне этого дома, не имело отношения к ее матери, а потому было нереальным. Даже Харли-стрит казалась далекой и чужой. Она вспомнила, будто это было вчера, как она радовалась, замечая у тети Шоу черты сходства с матерью. Как приходили письма из Хелстона, которые заставляли ее сердце замирать от любви при одной мысли о доме. Сам Хелстон теперь был в туманном прошлом. Скучные, серые дни предыдущей зимы и весны, такие бедные на события и монотонные, казались ей самыми драгоценными. Она бы с радостью ухватилась за это уходящее время и молила бы его вернуться и отдать ей то, что она так мало ценила, когда имела. Какой бесполезной казалась ей жизнь! Что-то нематериальное, порхающее, быстро промелькнувшее мимо. И будто с воздушной звонницы, возвышающейся над суматохой и суетой земной жизни, раздавался непрерывный колокольный звон: «Все — тени! Все проходит! Все — в прошлом!» Когда наступило утро, прохладное и серое, подобное тем счастливым рассветам из прошлой жизни, и Маргарет посмотрела на спящих, ей показалось, что ужасная ночь была только сном. Она была тенью. Она была прошлым.
Когда миссис Хейл проснулась, она совсем не помнила, насколько ей было плохо прошлой ночью. Она очень удивилась раннему визиту доктора Дональдсона и была смущена, увидев беспокойство на лицах мужа и дочери. Она согласилась провести этот день в постели, объяснив это своей усталостью, но настояла, что завтра она встанет. Доктор Дональдсон согласился с тем, что завтра миссис Хейл вернется в гостиную. Ей было беспокойно и неудобно в любом положении, и еще до ночи она стала очень раздражительной. Мистер Хейл чувствовал себя вялым и был не в состоянии что-либо решать.
− Что нам предпринять, чтобы мама провела еще одну спокойную ночь? — спросила Маргарет на третий день.
− В некоторой степени, это реакция после сильного успокоительного, которое мне пришлось ей дать. Я понимаю, что вам тяжело видеть ее такой. Но думаю, что если бы нам удалось достать водяной матрас, было бы хорошо. Возможно, ей не сразу станет лучше. И все же я посоветовал бы достать для нее водяной матрас. У миссис Торнтон есть один, я знаю. Я попробую зайти к ним сегодня. Постойте, — сказал он, глядя на лицо Маргарет, бледное от бессонной ночи. — Я не уверен, смогу ли я, у меня сегодня много визитов. Вам не повредит небольшая прогулка до Мальборо-стрит, и вы сможете попросить миссис Торнтон одолжить его.
− Конечно, — ответила Маргарет. — Я схожу, пока мама спит. Уверена, что миссис Торнтон одолжит нам матрас.
Предположения доктора Дональдсона оправдались. Днем миссис Хейл чувствовала себя даже намного бодрее, чем надеялась Маргарет. Ее дочь вышла после обеда, оставив мать сидеть в кресле в гостиной. Мистер Хейл держал жену за руки и выглядел более старым и больным, чем она. Но все же он смог улыбнуться, довольно слабо и вяло, хотя день или два назад Маргарет не надеялась снова увидеть его улыбку.
От их дома в Крэмптон Кресент до Мальборо-стрит было около двух миль. Идти приходилось не спеша — было слишком жарко. Августовское солнце нещадно палило в три часа дня. Маргарет прошла мили полторы, не замечая ничего необычного. Она была погружена в свои мысли и не сразу заметила, что пробирается через необычно плотный людской поток, наводнивший милтонские улицы. Ее поразило необычное настроение людей. Они забывали уступить ей дорогу, громко и возбужденно разговаривая и не двигаясь с места. Наконец они пропустили ее, и она пошла дальше, не думая ни о чем, кроме своей цели. И все же когда Маргарет дошла до Мальборо-стрит, она и душевно, и физически ощущала вокруг себя сгустившуюся предгрозовую атмосферу.
И все же когда Маргарет дошла до Мальборо-стрит, она и душевно, и физически ощущала вокруг себя сгустившуюся предгрозовую атмосферу. Из каждого узкого переулка, выходящего на Мальборо-стрит, доносился низкий ропот, будто гудение мириад сердитых негодующих голосов. Обитатели каждого бедного, жалкого домишки собирались у дверей и окон или стояли посреди узких улиц, устремив свои взгляды в одну точку — на ворота фабрики. Некоторые взгляды были свирепы, некоторые наполнены страхом или мольбой. И когда Маргарет достигла маленькой боковой двери у огромных ворот, позвонила и ожидала ответа привратника, она огляделась и услышала первый далекий отголосок бури. Она увидела первую, медленно пульсирующую волну двинувшейся навстречу ей людской толпы, ее гребень опадал и таял в дальнем конце улицы. Еще минуту назад она, казалось, издавала все заглушающий шум, а теперь была угрожающе тихой. Все эти детали привлекли внимание Маргарет, но не затронули ее сердце. Она не знала, что они означают, и насколько они опасны. Сейчас она лишь чувствовала, как острый нож, что занесен над ней, скоро вонзится в нее и лишит ее матери. Она пыталась совладать с этим чувством, осознать его, чтобы быть готовой утешить отца.
Привратник осторожно приоткрыл дверь, чтобы впустить ее.
− Это вы, мэм? — спросил он, глубоко вздохнув, и чуть увеличил проход, но все равно не открыл дверь полностью. Маргарет вошла. Он поспешно закрыл дверь на засов позади нее.
− Кажется, народ идет сюда? — спросил он.
− Я не знаю. Происходит что-то необычное.
Она пересекла двор и поднялась по ступенькам к входной двери. Вокруг не раздавалось ни звука: не работал паровой молот с грохотом и пыхтением, не было слышно стука машин или громких, перекрикивающих друг друга, голосов рабочих — ничего, кроме далекого, нарастающего ропота возмущения.
Глава ХХII
Удар и его последствия
«Работы мало, хлеб подорожал,
И жалованья не хватает.
Толпа ирландцев вместо нас
Работу нашу выполняет».
Эбенезер Эллиотт «Пир смерти», из сборника «Стихи против хлебных законов»
Маргарет провели в гостиную. Сегодня комната выглядела буднично: диваны и кресла вновь застелили покрывалами. Окна из-за жары были распахнуты, а жалюзи — опущены. Приглушенный, мрачный свет, отраженный от мостовой, отбрасывал причудливые тени и, в сочетании с верхним зеленоватым светом, придал лицу Маргарет бледный и изнуренный вид. Она села и стала ждать. Никто не приходил. Ей казалось, что ветер доносит далекий шум множества голосов, хотя ветра не было. Иногда этот шум совсем затихал.
Наконец пришла Фанни.
− Мама скоро спустится, мисс Хейл. Она попросила меня извиниться перед вами. Возможно, вы знаете, что мой брат привез рабочих из Ирландии, и это рассердило жителей Милтона, будто он не имеет права нанимать рабочих там, где хочет. А эти глупые несчастные людишки отказались работать на него. Они запугали своими угрозами бедных голодных ирландцев, поэтому нам пришлось поселить их на фабрике. Они все томятся в верхнем цеху, вынуждены даже спать там, чтобы оградить себя от этих грубиянов, которые сами не работают и им не дают работать. Мама заботится об их пропитании, а Джон успокаивает их — некоторые женщины плачут, хотят вернуться. А, вот и мама!
Миссис Торнтон вошла с выражением мрачной суровости на лице, и Маргарет поняла, что пришла в неподходящее время. Если бы ранее миссис Торнтон сама не предложила помощь, Маргарет не решилась бы сейчас заговорить. Миссис Торнтон нахмурилась, поджала губы, слушая, как Маргарет рассказывает о тяжелом состоянии матери и о совете доктора Дональдсона достать водный матрас, чтобы больная смогла отдохнуть. Маргарет замолчала. Миссис Торнтон не отвечала. Потом она вздрогнула и воскликнула:
− Они у ворот! Позови Джона, Фанни! Вызови его с фабрики! Они у ворот! Они сломают их! Позови Джона, я говорю!
И в этот момент нарастающий шум, к которому она прислушивалась вместо того, чтобы выслушать просьбу Маргарет, раздался у самой стены.