Зеленые холмы Коннектикута вносили успокоение в душу после качки в скрежещущем поезде. Цивилизованные, укрощенные запахи новоанглийского газона, ароматы невидимых машинных парков вязали воздух в тугие букеты. Деревья с виноватым видом клонились к крыльцу, насекомые наполняли звоном сожженные зноем луга. В окультуренной природе не было места ни для чего неожиданного. Если захочется кого-нибудь повесить, фантазировала Алабама, то придется делать это на собственном дворе. Бабочки то складывали, то закрывали крылья, это было похоже на фотовспышки. «Тебе не стать бабочкой», – будто говорили они. Это были глупые бабочки, они порхали над дорожкой, демонстрируя людям свое превосходство.
– Мы хотели скосить траву, – начала было Алабама, – но…
– Так намного лучше, – вмешался Дэвид. – Живописнее.
– Мне нравятся сорняки, – добродушно отозвался Судья.
– Они так хорошо пахнут, – добавила мисс Милли. – А вам не одиноко тут вечерами?
– Нет, друзья Дэвида иногда заезжают, да и в городе мы бываем.
Алабама не сказала, как часто они отправляются в город скоротать вечер, расплескивая апельсиновый сок в холостяцких убежищах и произнося монологи о лете за закрытыми дверями. Они стремились туда, опережая в своих ожиданиях ту праздничную жизнь, которая наступит в Нью-Йорке через несколько лет, так Армия спасения норовит поспеть к Рождеству, стремились, чтобы расслабиться, окунувшись в воды обоюдной неугомонности.
– Мистер, – поздоровался с приехавшими появившийся на ступеньках Танка. – Мисси.
Дворецкий Танка был японцем. Держать его они могли только в долг, занимая деньги у агента Дэвида. Японец стоил дорого; а все потому что создавал ботанические сады из огурцов и зелени с маслом, а со счетов на бакалею брал деньги на уроки игры на флейте. Они попытались обойтись без него, но Алабама порезала руку, открывая банку с бобами, а Дэвид, управляясь с газонокосилкой, растянул запястье на своей художнической руке.
Метя пол, восточный человек мерно, как маятник, покачивался, словно отмечая ось земли. Неожиданно он разразился тревожным смехом и повернулся к Алабаме.
– Мисси, не удельте ли мне един минутку – един минутку, пожалуйста.
«Хочет попросить денег», – с беспокойством подумала Алабама, следуя за дворецким на боковое крыльцо.
– Смотрите! – сказал Танка.
Негодующим жестом он показал на гамак, повешенный между колоннами, на котором храпели два молодых человека, положив рядом бутылку джина.
– Знаешь, – неуверенно произнесла Алабама, – ты лучше скажи мистеру – но только, Танка, когда рядом никого не будет.
– Правильна, – кивнул японец, прикладывая палец к губам. – Ш-ш-ш.
– Послушай, мама, почему бы тебе не пойти наверх и не отдохнуть перед обедом? – предложила Алабама. – Ты ведь наверняка устала от долгой дороги.
Когда Алабама вышла из комнаты родителей, Дэвид по ее растерянному лицу сразу понял, что произошло нечто неприятное.
– Ну что?
– Что? В гамаке спят пьяницы. Папа увидит, тогда не миновать бури!
– Выгони их.
– Да они шагу не сделают.
– О Господи! Пусть Танка проследит, чтобы они дали нам спокойно пообедать.
– Думаешь, Судья поймет?
– Боюсь, что…
Алабама огляделась с несчастным видом.
– Ну… Полагаю, рано или поздно наступает момент, когда приходится выбирать между ровесниками и родителями.
– Они совсем плохи?
– Почти безнадежны. Если послать за врачом, то без драмы не обойтись, – бросила пробный шар Алабама.
Дневное муаровое сияние солнца наводило глянец на безликие, по-колониальному затейливые комнаты, а также на желтые цветы, свисавшие с камина, как вышитая тамбуром салфетка. Это было будто священное сияние, высвечивавшее склоны и лощины грустного вальса.
– Непонятно, что можно сделать, – решили оба.
Алабама и Дэвид опасливо ждали в тишине, пока удар ложкой о жестяной поднос не возвестил об обеде.
– Очень рад, – заметил Остин, наклоняясь над розой, вырезанной из свеклы, – что вам удалось немного приручить Алабаму. Кажется, она стала неплохой хозяйкой.
Судью потрясла свекольная роза.
Дэвид подумал о своих оторванных пуговицах.
– Да, – сдержанно произнес он.
– Дэвиду здесь хорошо работается, – испуганно вмешалась Алабама.
Она уже собиралась нарисовать картину домашних радостей, как услыхала громкий стон, донесшийся со стороны гамака. С видимым усилием одолев порог столовой, в дверях показался молодой человек и уставился на собравшихся. Каким он был с перепоя, таким его увидели сидевшие за столом – и не заправленную в брюки рубашку тоже.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровался он.
– Полагаю, вашему другу не мешало бы поесть, – проговорил несколько озадаченный Остин.
Друг разразился дурацким смехом.
Мисс Милли смущенно изучала цветочную архитектуру Танки. Конечно же, ей хотелось, чтобы у Алабамы были друзья. И она всегда внушала детям, как хорошо иметь друзей, однако при определенных обстоятельствах на нее порою накатывали сомнения.
Еще один неопрятный фантом появился в дверях. Тишину нарушали лишь старательно подавляемые истерические всхлипывания.
– Он так выглядит, потому что после операции, – торопливо произнес Дэвид.
Судья ощетинился.
– Ему удалили глотку, – в страхе сказал Дэвид, ища глаза на оплывшем лице. К счастью, его приятели вроде бы прислушались к тому, что он говорил.
– Совсем немой, – вдохновенно соврала Алабама.
– Очень рад этому, – с непроницаемым видом отозвался Судья.
В его тоне можно было различить враждебную ноту, однако он с очевидным удовольствием воспринял известие о невозможности вести беседу.
– Не могу произнести ни слова, – неожиданно вырвалось у фантома. – Я немой.
«Ну вот, – подумала Алабама, – это конец. Что теперь будет?»
Мисс Милли заговорила о том, что от морского соленого воздуха быстро чернеет столовое серебро. Судья не сводил с дочери сурового взгляда. Необходимость в словах отпала благодаря причудливой, но не требующей никаких объяснений карманьоле вокруг стола. В сущности, это была не пляска, а некие попытки преодолеть растительное состояние, перемежаемое торжествующими пеанами, которые состояли из похлопываний по спине и зычных призывов присоединиться к празднику жизни. Судью и мисс Милли тотчас радушно включили в число приглашаемых.
– Похоже на фриз, сценка на греческом фризе, – ни к кому не обращаясь, сказала мисс Милли.
– Не очень познавательно, – добавил Судья.
В изнеможении молодые люди раскачивались, едва удерживаясь на ногах.
– Нам бы двадцать долларов, – выдохнула эта аморфная масса, – мы бы в придорожную гостиницу. Но если у Дэвида нет, нам придется еще немного побыть тут.
– А, – произнес потрясенный Дэвид.
– Мама, – подала голос Алабама, – ты не могла бы одолжить нам двадцать долларов, а завтра мы возьмем деньги в банке…
– Конечно, дорогая. Кошелек наверху в ящике комода. Как жаль, что вашим друзьям пора уходить; похоже, им тут совсем неплохо, – рассеянно проговорила она.