Купила Алабаме «Кодак», и они вместе снимались и на лестнице Капитолия их штата, и под орехами, и, взявшись за руки, на парадном крыльце родительского дома. Она попросила Милли простегать для нее лоскутное одеяло и посадить розы за старым домом, а Алабаму – не краситься слишком сильно, потому что она слишком юна для этого, в Нью-Йорке девочки так не делают.
– Но я же не в Нью-Йорке, – возразила Алабама. – Но даже если приеду в Нью-Йорк, все равно буду краситься.
Потом Дикси с мужем уехали – прочь от южной хандры. В день отъезда сестры Алабама сидела на заднем крыльце и смотрела, как мать режет помидоры к ланчу.
– Лук я режу заранее, за час, – сказала Милли, – а потом вынимаю его, чтобы в салате оставался только его аромат.
– Ага. Можно мне перышки?
– Хочешь целый, с головкой?
– Не-а. Мне нравится зеленый.
Мать Алабамы была похожа на хозяйку замка, помогавшую бедной крестьянке. У мисс Милли были добрые хозяйские и личные отношения с помидорами, которые ее властью оказывались в салате. Припухшие веки над голубыми глазами были устало приподняты, в нищенских условиях творила она добрыми руками милосердные поступки. Одна дочь уехала. Но кое-что от Дикси было и в Алабаме – буйство. Она вглядывалась в лицо девочки, ища фамильное сходство. А Джоанна еще вернется домой.
– Мама, ты очень любила Дикси?
– Я и сейчас ее очень люблю.
– Но от нее много беспокойства.
– Да нет. Просто она всегда влюблена.
– Ты любишь ее больше, чем, например, меня?
– Я люблю тебя не меньше.
– Но от меня тоже не будет покоя, если я не буду делать что хочу.
– Знаешь, Алабама, такое со всеми бывает. Кому то не так, кому это – просто нельзя давать себе воли.
– Да, мама.
За решеткой, похожие на экзотические украшения, созревали гранаты в бархатной шкурке. В глубине сада бронзовые шары траурного мирта раскалывались, выпуская бледно-лиловые кисейные пузыри. Японские сливы закидывали тяжелые кули, набитые летом, на крышу птичника.
Кудах-кудах-кудах!
– Наверное, старая курица опять несется.
– Или хруща съела?
– Хрущей нет, ведь фиги еще не созрели.
Соседка напротив стала звать детей домой. У других соседей закурлыкали голуби, и из их кухни послышались ритмичные шлепки переворачиваемых бифштексов.
– Мам, я не понимаю, зачем Дикси понадобилось ехать в Нью-Йорк и там искать себе здешнего мужа?
– Он очень хороший человек.
– Будь я на месте Дикси, ни за что не вышла бы за него замуж. Я бы нашла себе ньюйоркца.
– Почему? – удивилась Милли.
– Ну, не знаю.
– Потруднее было бы? – усмехнулась Милли.
– Да, правильно.
Издалека донесся скрежет трамвая, тормозящего на ржавых рельсах.
– Это трамвай, да? Держу пари, сейчас придет твой отец.
II
– Говорю тебе, не надену я это, пока не переделаешь! – визжала Алабама, колотя кулаком по швейной машинке.
– Но, дорогая, получилось очень красиво.
– Ладно, пусть из синей саржи, но зачем такое длинное?
– Раз ходишь на свидания с мальчиками, забудь о коротких платьях.
– Но я ведь не устраиваю свидания днем, – возразила Алабама. – Днем я буду танцевать, а на свидания буду ходить вечером.
Алабама так и так поворачивала зеркало, чтобы получше разглядеть сшитую клиньями длинную юбку. И расплакалась в бессильной ярости.
– Такую мне не надо! Не надо!.. Как в ней бегать и вообще?
– Красиво, правда, Джоанна?
– Будь это моя дочь, я бы залепила ей пощечину, – отозвалась Джоанна.
. Как в ней бегать и вообще?
– Красиво, правда, Джоанна?
– Будь это моя дочь, я бы залепила ей пощечину, – отозвалась Джоанна.
– Ты бы! Ты бы! Я бы сама тебе залепила.
– Я в твоем возрасте, когда мне шили хоть что-то новое, всегда радовалась, ведь я постоянно донашивала вещи Дикси. Тебя просто чудовищно избаловали, – не унималась Джоанна.
– Не надо, Джоанна! Алабама всего лишь хочет покороче.
– Маменькин ангелочек! А мне помнится, она хотела как раз такую длину.
– Откуда мне было знать, что так будет смотреться?
– Я бы знала, как тебя приструнить, будь ты моей дочерью, – с угрозой произнесла Джоанна.
Алабама, стоя на теплом субботнем солнце, разглаживала матросский воротник. Потом осторожно сунула пальцы в нагрудный карман, не отрывая недовольного взгляда от своего отражения в зеркале.
– В этой юбке у меня как будто не мои ноги, – проговорила она. – А впрочем, может быть, и ничего.
– Никогда не слышала столько криков из-за платья, – сказала Джоанна. – На месте мамы я бы покупала тебе готовые.
– То, что в магазинах, мне не нравится. Кстати, у тебя все отделано кружевом.
– Но я же сама плачу.
Стукнула дверь в комнате Остина.
– Алабама, хватит спорить! Я хочу подремать.
– Девочки, папа! – испугалась Милли.
– Сэр, я не виновата, это Джоанна! – взвизгнула Алабама.
– Господи! Она всегда на кого-нибудь кивает. Не я, так мама виновата или любой другой, кто подвернется под руку. Сама же она всегда ни при чем.
Алабама удрученно подумала о том, как несправедлива жизнь, которая сначала создала Джоанну, а уж потом ее. Мало того, она еще наделила сестру недостижимой красотой, она была прекрасна, как черный опал. Что бы Алабама ни делала, ей все равно не удалось бы изменить цвет глаз на этот золотисто-карий и она не могла заполучить эти загадочно оттененные скулы. Когда на Джоанну падал прямой свет, она была похожа на блеклый призрак самой себя, своей красоты. От ее зубов исходило прозрачное голубое сияние, и волосы были до того гладкими, что казались бесцветными из-за блеска.
Все считали Джои милой девочкой – в сравнении с другими сестрами. Когда ей перевалило за двадцать, Джоанна как будто завоевала право быть в центре родительских интересов. Стоило Алабаме услыхать, как отец с матерью сдержанно что-то обсуждают насчет Джоанны, она тут же в этих редких родительских погружениях в прошлое отлавливала то, что, как ей казалось, могло принадлежать и ей. Ей было очень важно узнавать то об одном, то о другом семейном наследии, которое, возможно, перешло к ней, это все равно как удостовериться в том, что у нее все пять пальцев на ноге, потому что пока ей удалось насчитать только четыре. Здорово, когда есть какие-никакие опознавательные знаки, благодаря которым можно еще что-то разведать.
– Милли, – как-то вечером озабоченным тоном спросил Остин, – как ты думаешь, Джои в самом деле собирается замуж за сына Эктонов?
– Не знаю, дорогой.
– Полагаю, ей не стоит всюду разъезжать с ним и посещать его родственников, если тут ничего серьезного. К тому же она слишком часто встречается с Гарланом.
– Я тоже нанесла визит Эктонам, ведь они нам родственники по моему отцу. Почему же ты разрешаешь ей?
– Я не знал о Гарлане. Есть обязательства…
– Мама, а ты хорошо помнишь своего папу? – вмешалась в разговор Алабама.
– Конечно. Когда ему было восемьдесят три года, лошадь выбросила его из повозки. На скачках в Кентукки.
То, что у маминого папы была своя яркая жизнь, которую можно так или иначе использовать, звучало для Алабамы весьма многообещающе.