ЧАСТЬ 1
Посвящается Марии Игнатьевне Закревской
ГЛАВА 1
Иван Акимович Самгин любил оригинальное; поэтому, когда жена родила
второго сына, Самгин, сидя у постели роженицы, стал убеждать ее:
- Знаешь что. Вера, дадим ему какое-нибудь редкое имя? Надоели эти
бесчисленные Иваны, Василии... А?
Утомленная муками родов, Вера Петровна не ответила. Муж на минуту
задумался, устремив голубиные глаза свои в окно, в небеса, где облака,
изорванные ветром, напоминали и ледоход на реке и мохнатые кочки
болота. Затем Самгин начал озабоченно перечислять, пронзая воздух
коротеньким и пухлым пальцем:
- Христофор? Кирик? Вукол? Никодим? Каждое имя он уничтожал
вычеркивающим жестом, а перебрав десятка полтора необычных имен,
воскликнул удовлетворенно:
- Самсон! Самсон Самгин, - вот! Это не плохо! Имя библейского героя, а
фамилия, - фамилия у меня своеобразная!
- Не тряси кровать, - тихо попросила жена. Он извинился, поцеловал ее
руку, обессиленную и странно тяжелую, улыбаясь, послушал злой свист
осеннего ветра, жалобный писк ребенка.
- Да, Самсон! Народ нуждается в героях. Но... я еще подумаю. Может быть -
Леонид.
- Вы утомляете Веру пустяками, - строго заметила, пеленая
новорожденного, Мария Романовна, акушерка.
Самгин взглянул на бескровное лицо жены, поправил ее разбросанные по
подушке волосы необыкновенного золотисто-лунного цвета и бесшумно
вышел из спальни.
Роженица выздоравливала медленно, ребенок был слаб; опасаясь, что он не
выживет, толстая, но всегда больная мать Веры Петровны торопила
окрестить его; окрестили, и Самгин, виновато улыбаясь, сказал:
- Верочка, в последнюю минуту я решил назвать его Климом. Клим!
Простонародное имя, ни к чему не обязывает. Ты - как, а?
Заметив смущение мужа и общее недовольство домашних, Вера Петровна
одобрила:
- Мне нравится.
Ее слова были законом в семье, а к неожиданным поступкам Самгина все
привыкли; он часто удивлял своеобразием своих действий, но и в семье и
среди знакомых пользовался репутацией счастливого человека, которому
все легко удается.
Однако не совсем обычное имя ребенка с первых же дней жизни заметно
подчеркнуло его.
- Клим? - переспрашивали знакомые, рассматривая мальчика особенно
внимательно и как бы догадываясь: почему же Клим?
Самгин объяснял:
- Я хотел назвать его Нестор или Антипа, но, знаете, эта глупейшая
церемония, попы, "отрицаешься ли сатаны", "дунь", "плюнь"...
У домашних тоже были причины - у каждого своя - относиться к
новорожденному более внимательно, чем к его двухлетнему брату
Дмитрию. Клим был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец
чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка,
находя имя "мужицким", считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед
Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для
сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького
Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о
нем.
Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и
культуру тех немногих людей, которые мужественно и беззащитно
поставили себя "между молотом и наковальней", между правительством
бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным
народом, отупевшим в рабстве крепостного права. Заслуженно ненавидя
власть царя, честные люди заочно, с великой искренностью полюбили
"народ" и пошли воскрешать, спасать его. Чтоб легче было любить мужика,
его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили
венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические
муки выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность
щедро награждала лучших людей страны.
Печальным гимном той поры были гневные стоны самого чуткого поэта
эпохи, и особенно подчеркнуто тревожно звучал вопрос, обращенный
поэтом к народу:
Ты проснешься ль, исполненный
сил?
Иль, судеб повинуясь закону,
Все, что мог, ты уже совершил,
Создал песню, подобную стону,
И навеки духовно почил?
Неисчислимо количество страданий, испытанных борцами за свободу
творчества культуры. Но аресты, тюрьмы, ссылки в Сибирь сотен молодежи
все более разжигали и обостряли ее борьбу против огромного, бездушного
механизма власти.
В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков,
просидев почти два года в тюрьме, был сослан в Сибирь, пытался бежать из
ссылки и, пойманный, переведен куда-то в Туркестан; Иван Самгин тоже не
избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета;
двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны умер на этапе
по пути в Ялуторовск, в ссылку.
Весной 79 года щелкнул отчаянный выстрел Соловьева, правительство
ответило на него азиатскими репрессиями.
Тогда несколько десятков решительных людей, мужчин и женщин,
вступили в единоборство с самодержавием, два года охотились за ним, как
за диким зверем, наконец убили его и тотчас же были преданы одним из
своих товарищей; он сам пробовал убить Александра Второго, но, кажется,
сам же и порвал провода мины, назначенной взорвать поезд царя. Сын
убитого, Александр Третий, наградил покушавшегося на жизнь его отца
званием почетного гражданина.
Когда герои были уничтожены, они - как это всегда бывает - оказались
виновными в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди,
которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены
поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие
немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы
героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только
скомпрометировать.
Постепенно начиналась скептическая критика "значения личности в
процессе творчества истории", - критика, которая через десятки лет
уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, "белокурой
бестией" Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с
Спенсером, что "из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого
поведения", сосредоточивали силы и таланты свои на "самопознании", на
вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга
"наше время - не время широких задач".
Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу
зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, -
художник этот, в стране, где большинство господ было такими же рабами,
как их слуги, истерически кричал:
"Смирись, гордый человек! Терпи, гордый человек!"
А вслед за ним не менее мощно звучал голос другого гения, властно и
настойчиво утверждая, что к свободе ведет только один путь - путь
"непротивления злу насилием".
Дом Самгиных был одним из тех уже редких в те годы домов, где хозяева не
торопились погасить все огни. Дом посещали, хотя и не часто, какие-то
невеселые, неуживчивые люди; они садились в углах комнат, в тень,
говорили мало, неприятно усмехаясь. Разного роста, различно одетые, они
все были странно похожи друг на друга, как солдаты одной и той же роты.
Они были "нездешние", куда-то ехали, являлись к Самгину на перепутье,
иногда оставались ночевать. Они и тем еще похожи были друг на друга, что
все покорно слушали сердитые слова Марии Романовны и, видимо, боялись
ее. А отец Самгин боялся их, маленький Клим видел, что отец почти перед
каждым из них виновато потирал мягкие, ласковые руки свои и дрыгал
ногою.