..
Когда говорили интересное и понятное, Климу было выгодно, что взрослые
забывали о нем, но, если споры утомляли его, он тотчас напоминал о себе, и
мать или отец изумлялись:
- Как - ты еще здесь?
О двух правдах спорили скучно. Клим спросил:
- А почему узнают, когда правда, когда неправда?
- А? - вопросительно и подмигивая воскликнул отец: - Смотрите-ка!
Варавка, обняв Клима, ответил ему:
- Правду, брат, узнают по запаху, она едко пахнет.
- Чем?
- Луком, хреном...
Все засмеялись, а Таня Куликова печально сказала:
- Ах, как это верно! Правда тоже вызывает слезы, - да, Томилин?
Учитель молча, осторожно отодвинулся от нее, а у Тани порозовели уши, и,
наклонив голову, она долго, неподвижно смотрела в пол, под ноги себе.
Клим довольно рано начал замечать, что в правде взрослых есть что-то
неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о царе
и народе. Коротенькое, царапающее словечко - царь - не вызывало у него
никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна не сказала
другое слово:
- Вампир.
Она сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили
выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя привык думать, что
царь - это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он "обманул весь
народ".
Слово "народ" было удивительно емким, оно вмещало самые разнообразные
чувства. О народе говорили жалобно и почтительно, радостно и озабоченно.
Таня Куликова явно в чем-то завидовала народу, отец называл его
страдальцем, а Варавка - губошлепом. Клим знал; что народ - это мужики и
бабы, живущие в деревнях, они по средам приезжают в город продавать
дрова, грибы, картофель и капусту. Но этот народ он не считал тем,
настоящим, о котором так много и заботливо говорят, сочиняют стихи,
которого все любят, жалеют и единодушно желают ему счастья.
Настоящий народ Клим воображал неисчислимой толпой людей огромного
роста, несчастных и страшных, как чудовищный нищий Вавилов. Это был
высокий старик в шапке волос, курчавых, точно овчина, грязносерая борода
обросла его лицо от глаз до шеи, сизая шишка носа едва заметна на лице,
рта совсем не видно, а на месте глаз тускло светятся осколки мутных
стекол. Но когда Вавилов рычал под окном: "Господи Исусе Христе, сыне
божий, помилуй нас!" - в дремучей бороде его разверзалась темная яма, в
ней грозно торчали три черных зуба и тяжко шевелился язык, толстый и
круглый, как пест.
Взрослые говорили о нем. с сожалением, милостыню давали ему
почтительно, Климу казалось, что они в чем-то виноваты пред этим нищим
и, пожалуй, даже немножко боятся его, так же, как боялся Клим. Отец
восхищался:
- Это обиженный Илья Муромец, гордая сила народная! - говорил он.
А нянька Евгения, круглая и толстая, точно бочка, кричала, когда дети
слишком шалили:
- Вот я Вавилова позову!
По ее рассказам, нищий этот был великий грешник и злодей, в голодный
год он продавал людям муку с песком, с известкой, судился за это, истратил
все деньги свои на подкупы судей и хотя мог бы жить в скромной бедности,
но вот нищенствует.
- Это он со зла, напоказ людям делает, - говорила она, и Клим верил ей
больше, чем рассказам отца.
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим,
Дмитрий и дед ездили в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная
толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных,
очень веселых и добродушных людей. Стихами, которые отец заставил его
выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку:
- А где же настоящий народ, который стонет по полям, по дорогам, по
тюрьмам, по острогам, под телегой ночуя в степи?
Старик засмеялся и сказал, махнув палкой на людей:
- Вот это он и есть, дурачок!
Клим не поверил.
Стихами, которые отец заставил его
выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку:
- А где же настоящий народ, который стонет по полям, по дорогам, по
тюрьмам, по острогам, под телегой ночуя в степи?
Старик засмеялся и сказал, махнув палкой на людей:
- Вот это он и есть, дурачок!
Клим не поверил. Но когда горели дома на окраине города и Томилин
привел Клима смотреть на пожар, мальчик повторил свой вопрос. В густой
толпе зрителей никто не хотел качать воду, полицейские выхватывали из
толпы за шиворот людей, бедно одетых, и кулаками гнали их к машинам.
- Экий народ, - проворчал учитель, сморщив лицо.
- Разве это народ? - спросил Клим.
- Ну, а кто же, по-твоему?
- И пожарные - народ?
- Конечно. Не ангелы.
- Почему же только пожарные гасят огонь, а народ не гасит?
Томилин долго и скучно говорил о зрителях и деятелях, но Клим, ничего не
поняв, спросил:
- А когда же народ стонет?
- Я тебе после расскажу об этом, - обещал учитель и забыл рассказать.
Самое значительное и очень неприятное рассказал Климу о народе отец. В
сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок,
уютно лежал на диване, - он умел лежать удивительно уютно. Клим,
положа голову на шерстяную грудь его, гладил ладонью лайковые щеки
отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец спросил: что сегодня говорила
бабушка на уроке закона божия?
- Жертвоприношение Авраама.
- Ага. Как же ты это понял?
Клим рассказал, что бог велел Аврааму зарезать Исаака, а когда Авраам
хотел резать, бог сказал: не надо, лучше зарежь барана. Отец немного
посмеялся, а потом, обняв сына, разъяснил, что эту историю надобно
понимать: '
- Ино-ска-за-тель-но. Бог - это народ, Авраам - вождь народа; сына своего
он отдает в жертву не богу, а народу. Видишь, как просто?
Да, это было очень просто, но не понравилось мальчику. Подумав, он
спросил:
- А ты говоришь, что народ - страдалец?
- Ну, да! Потому он и требует жертв. Все страдальцы требуют жертв, все и
всегда.
- Зачем?
- Дурачок! Чтоб не страдать. То есть - чтоб его, народ, научили жить не
страдая. Христос тоже Исаак, бог отец отдал его в жертву народу.
Понимаешь: тут та же сказка о жертвоприношении Авраамовом.
Клим снова задумался, а потом осторожно спросил:
- Ты - вождь народа?
На этот раз задумался отец, прищурив глаз. Но думал он недолго.
- Видишь ли, мы все - Исааки. Да. Например: дядя Яков, который сослан,
Мария Романовна и вообще - наши знакомые. Ну, не совсем все, но
большинство интеллигентов обязано приносить силы свои в жертву
народу...
Отец говорил долго, но сын уже не слушал его, и с этого вечера народ встал
перед ним в новом освещении, не менее туманном, чем раньше, но еще
более страшноватом.
И вообще, чем дальше, тем все труднее становилось понимать взрослых, -
труднее верить им. Настоящий Cтарик очень гордился своим училищем для
сирот, интересно рассказывал о нем. Но вот он привез внуков на
рождественскую елку в это хваленое училище, и Клим увидал несколько
десятков худеньких мальчиков, одетых в полосатое, синее с белым, как
одевают женщин-арестанток. Все мальчики были бритоголовые, у многих
на лицах золотушные язвы, и все они были похожи на оживших солдатиков
из олова. Стоя около некрасивой елки в три ряда, в форме буквы "п", они
смотрели на нее жадно, испуганно и скучно. Явился толстенький человечек
с голым черепом, с желтым лицом без усов и бровей, тоже как будто
уродливо распухший мальчик; он взмахнул руками, и все полосатые
отчаянно запели:
Ах ты, воля, моя воля,
Золотая ты моя!
Открыв рты, точно рыбы на суше, мальчики хвалили царя.