Клим никогда не участвовал в этой грубой и опасной
игре, он стоял в стороне, смеялся и слышал густые крики Глафиры:
- Так его, так!
- Сдаюсь, - выл Варавка и валился на диван, давя своих врагов. С него
брали выкуп пирожными, конфектами, Лида причесывала его растрепанные
волосы, бороду, помуслив палец свой, приглаживала мохнатые брови отца, а
он, исхохотавшийся до изнеможения, смешно отдувался, отирал платком
потное лицо и жалобно упрекал:
- Нет, вы нечестные люди...
Затем он шел в комнату жены. Она, искривив губы, шипела встречу ему, ее
черные глаза, сердито расширяясь, становились глубже, страшней; Варавка
говорил нехотя и негромко:
- Что? Ну, это выдумки. Перестань. Ладно. Я не старик.
Словечко "выдумки" было очень понятно Климу и обостряло его неприязнь
к больной женщине. Да, она, конечно, выдумывает что-то злое. Клим видел,
что Глафира Исаевна небрежна, неласкова с детьми и часто груба. Можно
было думать, что Борис и Лидия только тогда интересны ей, когда они
делают какие-нибудь опасные упражнения, рискуя переломать себе руки и
ноги. В эти минуты она прицеливалась к детям, нахмурив густые брови,
плотно сжав лиловые губы, скрестив руки и вцепившись пальцами в
костлявые плечи свои. Клим был уверен, что, если бы дети упали,
расшиблись, - мать начала бы радостно смеяться.
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась
хуже Сомовых, хотя отец ее был богаче доктора. Клим все более ценил
дружбу девочки, - ему нравилось молчать, слушая ее милую болтовню, -
молчать, забывая о своей обязанности говорить умное, не детское.
Но, когда явился красиво, похоже на картинку, одетый щеголь Игорь
Туробоев, неприятно вежливый, но такой же ловкий, бойкий, как Борис, -
Лида отошла от Клима и стала ходить за новым товарищем покорно, как
собачка. Это нельзя было понять, тем более нельзя, что в первый же день
знакомства Борис поссорился с Туробоевым, а через несколько дней они
жестоко, до слез и крови, подрались. Клим впервые видел, как яростно
дерутся мальчики, наблюдал их искаженные злобой лица, оголенное
стремление ударить друг друга как можно больнее, слышал их визги, хрип, -
все это так поразило его, что несколько дней после драки он боязливо
сторонился от них, а себя, не умевшего драться, почувствовал еще раз
мальчиком особенным. Игорь и Борис скоро стали друзьями, хотя
постоянно спорили, ссорились и каждый из них упрямо, не щадя себя,
старался показывать, что он смелее, сильнее товарища. Борис вел себя,
точно обожженный, что-то судорожное явилось в нем, как будто он,
торопясь переиграть все игры, боится, что не успеет сделать это.
Когда явился Туробоев, Клим почувствовал себя отодвинутым еще дальше,
его поставили рядом с братом, Дмитрием. Но добродушного, неуклюжего
Дмитрия любили за то, что он позволял командовать собой, никогда не
спорил, не обижался, терпеливо и неумело играл самые незаметные,
невыгодные роли. Любили и за то, что Дмитрий умел, как-то неожиданно и
на зависть Клима, овладевать вниманием детей, рассказывая им о гнездах
птиц, о норах, о логовищах зверей, о жизни пчел и ос. Рассказывал он
вполголоса, таинственно, и на широком лице его, в добрых серых глазах,
таилась радостная улыбка.
- Этот Вуд - лучше Майн-Рида, - говорил он и вздыхал: - А еще есть Брем...
Туробоев и Борис требовали, чтоб Клим подчинялся их воле так же
покорно, как его брат; Клим уступал им, но в середине игры заявлял:
- Я больше не играю.
И отходил прочь. Он хотел показать, что его покорность была только
снисхождением умного, что он хочет и умеет быть независимым и выше
всех милых глупостей.
Но этого никто не понимал, а Борис бойко кричал:
- Иди к чорту, ты надоел!
Его рябое, остроносое лицо пестрело, покрываясь красными пятнами, глаза
гневно сверкали; Клим боялся, что Варавка ударит его.
Лидия смотрела на него искоса и хмурилась, Сомовы и Алина, видя измену
Лидии, перемигивались, перешептывались, и все это наполняло душу Клима
едкой грустью. Но мальчик утешал себя догадкой: его не любят, потому что
он умнее всех, а за этим утешением, как тень его, возникала гордость,
являлось желание поучать, критиковать; он находил игры скучными и
спрашивал:
- Разве нельзя выдумать что-нибудь забавнее?
- Выдумывай, но не мешай, - сердито сказала Лида и отвернулась от него.
"Какая грубая стала", - с горечью подумал Клим. Он выработал себе
походку, которая, воображал он, должна была придать важность ему, шагал
не сгибая ног /и спрятав руки за спину, как это делал учитель Томилин.
На товарищей он посматривал немного прищурясь.
- Что ты так. пыжишься? - спросил его Дмитрий. Клим презрительно
усмехнулся и не ответил, он не любил брата и считал его дурачком.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима,
прищуривая темные, неласковые глаза, - смотрел вызывающе. Его слишком
красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к
Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно; торопливо,
притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно
срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось,
что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя
никого больше.
Когда играли в жмурки и Лида ловила детей, Игорь нарочно попадался в ее
слепые руки.
- Неправильно! - кричал Клим, и все соглашались, - да, неправильно! А
Туробоев, высоко подняв красивые брови свои, убедительно говорил:
- Но, господа, она слабенькая.
- Нет! - возмущалась Лида. - Все-таки - нет!
- Я тоже слабенькая, - обиженно заявила Люба Клоун, но Туробоев, завязав
себе глаза, уже бросался ловить.
Случилось, что Дмитрий Самгин, спасаясь от рук Лиды, опрокинул стул
под ноги ей, девочка ударилась коленом о ножку стула, охнула, - Игорь,
побледнев, схватил Дмитрия за горло:
- Дурак! Нечестно играешь.
А когда было замечено, что Иван Дронов внимательно заглядывает под
юбки девочек, Туробоев решительно потребовал, чтоб Дронова не
приглашали играть.
Иван Дронов не только сам назывался по фамилии, но и бабушку свою
заставил звать себя - Дронов. Кривоногий, с выпученным животом, с
приплюснутым, плоским черепом, широким лбом и большими ушами, он
был как-то подчеркнуто, но притягательно некрасив. На его широком лице,
среди которого красненькая шишечка носа была чуть заметна, блестели
узенькие глазки, мутноголубые, очень быстрые и жадные. Жадность была
самым заметным свойством Дронова; с необыкновенной жадностью он
втягивал мокреньким носом воздух, точно задыхаясь от недостатка его.
Жадно и с поразительной быстротой ел, громко чавкая, пришлепывая
толстыми, яркими губами. Он говорил Климу:
- Я - человек бедный, мне надобно много есть. По настоянию деда Акима
Дронов вместе с Климом готовился в гимназию и на уроках Томилина
обнаруживал тоже судорожную торопливость, Климу и она казалась
жадностью. Спрашивая учителя или отвечая ему, Дронов говорил очень
быстро и как-то так всасывая слова, точно они, горячие, жгли губы его и
язык. Клим несколько раз допытывался у товарища, навязанного ему
Настоящим Стариком:
- Отчего ты такой жадный?
Дронов шмыгал носом, скашивал в сторону беспокойные глазки свои и не
отвечал.
Но в добрую минуту, таинственно понизив высокий, резкий голос свой, он
сказал:
- В меня голодный чевряк посажен.