Девятого февраля генерал Корнилов вывел свою маленькуюДобровольческую
армию, состоящую сплошь из офицеров, юнкеров и кадет, - обозы генералови
особо важных беженцев из Ростова за Дон, в степи.
Маленький, с калмыцким лицом, сердитый генерал шел вавангардевойск,
пешком, с солдатским мешком за плечами. В одной из телег, вобозе,ехал,
прикрытый тигровым одеялом, несчастный, больной бронхитом генерал Деникин.
За вагоном плыли бурые степи, оголенные от снега. В разбитоеокнодул
свежий, ветер, пахнущий талой землей. Катя глядела вокно.Ееголовуи
грудь покрывал оренбургский платок, завязанный на спинеузлом.Рощин,в
солдатской шинели и рваномкартузе,протянувноги,дремал.Поездшел
медленно. Вот потянулись голые,сприжатымиветвями,высокиедеревья,
густо обсаженные гнездами. Тучи грачей кружились надними,раскачивались
на сучьях. Катя придвинулась ближе к окну. Грачи кричали тревожно, дико-
по-весеннему, так же, как кричали в далеком детстве, - о вешнихводах,о
туманах, о первых грозах.
Катя и Рощин ехали на юг, - куда? В Ростов, в Новочеркасск, вдонецкие
станицы? Туда, где запутывался узел гражданской войны. Рощин спал,уронив
голову, небритое лицо было обтянуто,жесткиеморщинывыступалиурта,
сложенного брезгливо. И вдруг Кате стало страшно: это было не его лицо,-
чужое, остроносое... Вокноветернескрикиграчей.Потряхиваясьна
стрелках, медленно шел вагон. По грязномушляху,наискосокуходящемув
степь, тянулись воза - лохматыелошаденки,телеги,залепленныегрязью,
бородатые, чужие, страшные люди. Рощин затянул во сне не тохрап,нето
стон, хриповатый, мучительный. Тогда Катя дрожащими рукамикоснуласьего
лица:
- Вадим, Вадим...
Он резко оборвал страшную ноту. Разлепил бессмысленные глаза.
- Фу, черт, снится мерзость...
Вагоностановился.Теперьслышались,кромеграчиных,человеческие
голоса. Пробежали в мужичьих сапогах бабы с мешками,толкаясь,показывая
белые ляжки, полезли втоварныйвагон.Вокнокупе,прямонаКатю,
просунулась в засаленном картузе косматая голова, от самых медвежьихглаз
заросшая бородой, свалянной в косицы.
- Случаем пулеметика не продадите?
На верхней полке крякнули, кто-то сильноповернулся,веселымголосом
ответил:
- Пушечки имеются, а пулеметики все продали.
- Пушки нам ни к чему, - сказал мужик, раздвигая большой рот,такчто
борода пошла всторонывеником.Онвлезслоктямивокошко,хитро
оглядывая внутренность купе, - нельзя ли кчемуприцениться?Сверхней
койки соскочил рослый солдат,-широкоелицо,голубыедетскиеглаза,
ладный бритый череп. Затянул сильным движением ремень на шинели.
- Тебе, отец, не воевать, на печку пора, шептунов пускать.
- Это верно, - сказал мужик, - что на печку. Нет, солдат, нынче на печи
не поспишь. Спать не дадут. Ино кормиться надо.
- Разбоем?
- Ну, ты скажешь...
..
- А зачем тебе пулемет?
- Как тебе сказать? - Мужикзакрутилнос,корявойрукойразворочал
шерсть на лице, и все это затем, чтобы скрыть блеск глаз, - так они у него
лукаво засмеялись. - Сынишка у меня с войны вернулся.Съездидасъезди,
говорит, на станцию, приценись к пулеметику. Пуда за четыре пшенички ябы
взял. А?
- Кулачье, - сказал солдат и засмеялся, - черти гладкие!Асколькоу
тебя лошадей, папаша?
- Восемь бог дал. А из вещей каких или оружия, ничего для продажинет?
- Он еще раз оглянул сидящих в купе и - вдруг и улыбкапропала,иглаза
погасли - отвернулся, будто это не люди были в купе, а дерьмо, и пошелпо
грязи, по перрону, помахивая кнутиком.
- Видели его? - сказал солдат, ясно взглянув на Катю. - Восемь лошадей!
А сыновей у него душ двенадцать. Посадит их на коней, ипошлигулятьпо
степи, - добытчики. А сам - на печку, задницей в зерно. добычу копить.
Солдат перевел глаза на вощина,ивдругбровиегоподнялись,лицо
просияло.
- Вадим Петрович, вы?
Рощин быстро оглянулся на Катю, но, - делать нечего. - "Здравствуй",-
протянул руку; солдат крепко пожал ее, сел рядом. Катя видела, чтоРощину
не по себе.
- Вот встретились, - сказал онкисло.-Радвидетьтебявдобром
здравии, Алексей Иванович... А я, как видишь, - маскарад...
Тогда Катя поняла, что этот солдатбылАлексейКрасильников,бывший
вестовой Рощина. О нем ВадимПетровичнеразрассказывал,считалего
великолепным типом умного, даровитого русского мужика. Былостранно,что
сейчас Рощин так холодно с ним обошелся. Но, видимо, Красильников понял-
почему. Улыбаясь, закурил. Спросил вполголоса, деловито:
- Супруга ваша?
- Да, женился. Будьте знакомы. Катя, это тот самый мой ангел-хранитель,
помнишь - я рассказывал... Повоевали, Алексей Иванович... Ну,чтоже,-
поздравляемспохабныммиром...Русскиеорлы,хе-хе...Воттеперь
пробираюсьсженойнаюг...Поближексолнышку...(Это"солнышко"
прозвучало плохо, Рощин резко поморщился, Красильников и бровью не повел.)
Ничего другого не остается... Благодарное отечество наградило нас - штыком
в брюхо... (Он дернулся, точно по всему телу его обожгла вошь.) Вне закона
- враги народа... Так-то...
-Положениевашезатруднительное!-Красильниковкачнулголовой,
прищурясьнаокошко.Тамзасломаннымзаборомвжелезнодорожном
палисаднике сбивалась толпа. - Положение -каквчужойстране!Явас
понимаю, Вадим Петрович, а другие не поймут. Вы народу нашего не знаете.
- То есть как не знаю?
- А так... И никогда не знали. И вас сроду обманывали.
- Кто обманывал?
- Обманывали мы - солдаты, мужики... Отвернетесь,амысмеемся.Эх,
Вадим Петрович! Беззаветную отвагу, любовь к царю, отечеству - это господа
выдумали, а мы долбили по солдатской словесности... Я - мужик.Сейчасза
братишком моим еду в Ростов, - онтамраненыйлежит,офицерскойпулей
пробитагрудь,-возьмуегои-назад,вдеревню.