— Уж не знаю, как сделать это, Марко Данилыч, Ума не приложу, благодетель, не придумаю,— отвечала на то хитрая Макрина.— Отписать разве матушке, чтобы к осени новую стаю келий поставила... Будет ли ее на то согласие, сказать не могу, не знаю.
— А место, где построиться, есть в обители? — спросил Марко Данилыч.
— Места за глаза на двадцать, а пожалуй, и на тридцать стай достанет,— сказала Макрина.
— Так за чем дело стало? — молвил Марко Данилыч.— Отпишите матушке, отвела бы местечко поближе к себе, а я на том месте домик выстрою Дунюшке... До осени поспеем и построить и всем приукрасить его.
— Разве что так,— молвила Макрина.— Не знаю только, какое будет на то решение матушки. Завтра же напишу ей.
— Да, уж пожалуйста, поскорее напишите, матушка,— торопил ее Марко Данилыч.— Завтра же, кстати, день—от почтовый, можно будет письмо отослать.
— Сегодня ж изготовлю,— молвила Макрина и, простясь с Марком Данилычем, предовольная пошла в свою горницу. "Ладно дельца обделалось,— думала она.— После выучки дом—от нам достанется. А он, золотая киса, домик хороший поставит, приберет на богатую руку, всем разукрасит, души ведь не чает он в дочке... Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой обители".
Недели через полторы получила Макрина ответ от игуменьи. С великой охотой брала Манефа Дуню в обученье и обещалась для ее домика отвести место возле своих келий. Насчет лесу писала, что по соседству от Комарова, верстах в пяти, в одной деревне у мужика его запасено довольно, можно по сходной цене купить, а лес хороший, сосновый, крупный, вылежался хорошо — сухой. Одно только не знает она, как строить домик. Галки, что пришли на Керженец плотничать, теперь все при местах, подряжённой работы будет им вплоть до осени; а иных плотников приискать теперь и за дорогую плату никак невозможно.
— Не матушкина беда, справимся без нее,— молвил Марко Данилыч, когда Макрина прочитала ему Манефино письмо.— Плотников я пошлю в Комаров. Отписать только надо, чтобы тот лес, коли хорош, тотчас бы купили и на место перевезли. Что будет стоить — сочтемся, завтра же пошлю рублев с тысячу впредь до расчета.
Зачинала бы только матушка дело скорей. Надо дом ставить пятистенный,— немного помолчав, примолвил Марко Данилыч.— В передней три либо четыре горницы для Дунюшки да для Дарьи Сергеевны, в задней работнице горенку да стряпущую.
— Стряпущую—то, пожалуй, и не надо,— молвила Макрина,— кушанье будет им от обители, из матушкиной кельи станут приносить, а не то, если в угоду, с чапуринскими девицами станет обедать и ужинать. Поваднее так—то будет, они ж ей погодки(Одного возраста.), ровесницы — подругами будут.
— Этого, матушка, нельзя,— возразил Смолокуров.— Ведь у вас ни говядинки, ни курочки не полагается, а на рыбе на одной Дунюшку держать я не стану. Она ведь мирская, иночества ей на себя не вздевать — зачем же отвыкать ей от мясного? В положенные дни пущай ее мясное кушает на здоровье... Как это у вас? Дозволяется?
— Конечно, дозволяется, Марко Данилыч,— поспешила ответить Макрина.
— И чапуринские девицы без курочки аль без гуська за обед в скоромные дни не садятся. Особо готовят им в матушкиной стряпущей. Вот насчет говядины али свинины, насчет, значит, всякого — этого до сей поры у нас не водилось... Потому, знаете, живем на виду, от недобрых людей клеветы могут пойти ,по миру — говядину, дескать, едят у Манефиных, скоромничают. Ради соблазна не допущается... Да ваша дочка ина статья — матушка Манефа разрешит ей на всеядение... Можно будет когда и говядинки...
— Ладно, хорошо,— молвил Марко Данилыч.— А вот еще, чай—от, я знаю, у вас пьют, а как насчет кофею? Дунюшка у меня кофей полюбила.
— Так что же? — спросила Макрина.
— Да ведь кто пьет кофей, тот ков на Христа строит,— усмехнулся Марко Данилыч.— Так, что ли, у вас говорится?
— Полноте, Марко Данилыч.— Никогда от нас этого вы не услышите,— возразила Макрина.— Всяк злак на службу человеком, сказано...
— А табак?.. Ведь тоже злак?..— прищурив глаза и усмехнувшись, спросил уставщицу Марко Данилыч.
— А что же табак?— сказала она.— И табак на пользу человеком. Ломота случится в ногах — ничем, как табаком, лучше не пользует. Обложи табачным листом больну ногу, облегченье получишь немалое... Опять же мух изводить чего лучше, как табаком? Червяк вредный на овощ нападет, настой табаку да спрысни — как рукой снимет... Вот курить да нюхать — грех, потому что противу естества... Естеством и божьим законом носу питания не положено, такожде и дымом питания не положено, а на полезную потребу отчего ж табак не употреблять — божье создание, все едино как и другие травы и злаки.
— А насчет картофелю как? — спросил Смолокуров.— У меня Дунюшка большая до него охотница.
— Это гулёна—то, гульба—то(Так зовут за Волгой картофель.),— молвила Макрина.— Да у нас по всем обителям на общу трапезу ее поставляют. Вкушать ее ни за малый грех не поставляем, все едино что морковь али свекла, плод дает в земле, во своем корню. У нас у самих на огородах садят гулёну—то. По другим обителям больше с торгу ее покупают, а у нас садят.
— Ладно, хорошо,— довольным голосом сказал Марко Данилыч.— А как насчет служеб?.. Которы девицы у вас обучаются, в часовню—то ходят ли?
— Как же не ходить? Ходят, без того нельзя,— ответила Макрина. Марко Данилыч поморщился.
— Неужто за все службы?— спросил он.— Ведь у вас они долгие, опять же к утрени подымаются у вас раным—ранехонько.
— Зачем же живущим девицам за всякую службу ходить? Не инокини они, не певчи белицы,— сказала Макрина.
— По воскресеньям бы часы только стояла, а к утрене ходила бы разве только большие праздники — а то ее отнюдь не неволить: ребенок еще,— молвил Марко Данилыч.
— Так у нас и делается, Марко Данилыч, так у нас и водится,— сказала Макрина.— Вот чапуринские — вздумают, пойдут в часовню, не вздумают — в келье сидят,— никто не неволит их.
— А насчет одёжи? — спросил Смолокуров.— Неужели Дунюшке черное вздеть на себя?
— Зачем же это, Марко Данилыч?.