В ответ полицейский ухмыльнулся.
— Видите, он не против.
— Все равно не поднимусь. Я и так уже сегодня пил что попало, — сказал я. Но все же медлил у сходен.
— А мистер Джонс, — спросил казначей, — что с мистером Джонсом?
— Процветает.
— Мне он понравился, — признался казначей.
Эта темная личность, майор Джонс, которому никто не доверял, обладал удивительным талантом завоевывать друзей.
— Он мне сказал, что родился под созвездием Весов, значит, в октябре, и я посмотрел, что там про него.
— Где? У «Старого Мура»? Ну и что там было сказано?
— Артистическая натура. Честолюбив. Преуспеет на литературном поприще. Что касается будущего, я там нашел только важную пресс-конференцию генерала де Голля и электромагнитные бури в Южном Уэльсе.
— Он мне сказал, что вот-вот сорвет куш в четверть миллиона долларов.
— На литературном поприще?
— Вряд ли. Предложил мне пойти к нему в компаньоны.
— Значит, и вы разбогатеете?
— Нет. Я отказался. У меня тоже была мечта, как разбогатеть. Может, когда-нибудь я вам расскажу о передвижной выставке картин — это была самая удачная затея в моей жизни, но мне пришлось смыться, и вот я приехал сюда и получил свою гостиницу. Неужели вы думаете, что я так легко откажусь от верного дохода?
— Вы считаете, что гостиница — это верный доход?
— Самый верный из всех, какие у меня когда-либо были.
— Когда мистер Джонс разбогатеет, вы пожалеете, что не отказались от этого верного дохода.
— Может, он мне даст взаймы и я как-нибудь перебьюсь, пока не вернутся туристы.
— Да, он по-своему, натура широкая. Он щедро дал мне на чай, правда конголезскими бумажками, и банк отказался их обменять. Мы выйдем в море только завтра вечером, а то и позже. Приведите мистера Джонса к нам.
На склонах Петионвиля заиграли молнии; временами их лезвия сверкали так долго, что высекали из тьмы очертания пальмы или угол крыши. В воздухе пахло близким дождем, и глухое бормотание грома напоминало о школьниках, хором повторяющих ответы учителю. Мы пожелали друг другу спокойной ночи.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Я никак не мог заснуть. Молнии вспыхивали и гасли с таким же постоянством, как самореклама Папы-Дока в парке, и, когда дождь ненадолго стихал, сквозь москитные сетки просачивалось немного воздуха. Обещанное Джонсом богатство не выходило у меня из головы. Бросит ли Марта мужа, если я получу свою долю? Но ведь ее удерживали не деньги, а Анхел. Я мысленно уговаривал ее, что Анхел будет доволен, если я откуплюсь от него регулярным пайком головоломок и печенья. Я заснул, и мне приснилось, что я еще маленький и стою на коленях у алтаря школьной часовни в Монте-Карло. Священник ходит по рядам и кладет каждому в рот французское печенье, но, дойдя до меня, проходит не останавливаясь. Мимо меня с двух сторон приходят и уходят причащающиеся, а я упрямо не встаю с колен. Священник снова раздает печенье и снова обходит меня. Тогда я встаю и угрюмо иду по приделу, который превращается в огромный птичник с рядами попугаев, прикованных цепочками к крестам. Кто-то пронзительно меня окликает: «Браун, Браун!», но я не уверен, что это мое имя, и не оборачиваюсь. «Браун!» На этот раз я проснулся — кто-то звал меня с веранды, расположенной прямо под моей комнатой.
Я встал и подошел к окну, но сквозь москитную сетку ничего не увидел. Внизу зашаркали подошвы, и кто-то, удаляясь, снова настойчиво позвал: «Браун!». С трудом расслышав свое имя сквозь молитвенное бормотание дождя, я отыскал фонарик и спустился вниз. В кабинете я захватил единственное имевшееся у меня оружие: медный гроб с буквами R.I.Р. Потом я отпер боковую дверь и посветил фонариком, чтобы показать, где я. Свет упал на дорожку, ведущую к бассейну. И сразу же из-за угла дома в круг света вышел Джонс.
Он промок до костей, и лицо его было выпачкано в в грязи. Он нес какой-то сверток, укрывая его пиджаком от дождя.
— Погасите свет, — сказал он. — Впустите меня, скорей.
Он прошел за мной в кабинет и вынул из-под мокрого пиджака сверток. Это был погребец для коктейлей. Джонс бережно положил его на стол и погладил, как любимую собачку.
— Все пропало, — сказал он. — Кончено. Продулся по всем статьям.
Я протянул руку, чтобы зажечь свет.
— Не надо, — сказал он, — нас могут увидеть с дороги.
— Не могут, — сказал я и нашел выключатель.
— Лучше не надо, старик... Мне спокойнее в темноте, если вы не против. — Он снова погасил электричество. — Что это у вас в руке, старик?
— Гроб.
Он тяжело дышал, я почувствовал запах джина.
— Мне надо поскорее отсюда мотать, — сказал он. — Любым способом.
— Что случилось?
— Они стали про меня разнюхивать. В полночь позвонил Конкассер, я даже не знал, что проклятый телефон работает. Я просто оторопел, когда он задребезжал мне в самое ухо. Никогда раньше он не звонил.
— Наверно, они починили телефон, когда поселили там поляков. Вы живете в правительственной гостинице для В.В.П. — весьма важных персон.
— В Имфале мы их звали весьма важными птицами, — сказал Джонс со слабой потугой на шутку.
— Если вы позволите зажечь свет, я смогу дать вам выпить.
— Времени нет, старик. Мне надо убираться отсюда подобру-поздорову. Конкассер говорил из Майами. Они послали его про меня разнюхать. Он еще ничего не подозревает, просто удивляется. Но утром, когда они обнаружат, что я удрал...
— Куда удрал?
— Да в том-то и вопрос, старик, так сказать, вопрос вопросов.
— В порту стоит «Медея».
— Лучше и не придумаешь...
— Мне надо одеться.
Он ходил за мной по пятам, как собака, оставляя на полу лужи. Мне бы очень хотелось посоветоваться с миссис Смит, ведь она была такого высокого мнения о Джонсе. Пока я одевался — ему пришлось разрешить мне зажечь ночник, — он нервно бродил из угла в угол, держась, однако, подальше от окна.
— Не знаю, что за дело вы затеяли, — сказал я, — но если на карту поставлено четверть миллиона долларов, можно было не сомневаться, что рано или поздно они станут про вас разнюхивать.
— Ну, это я предвидел. Я бы сам поехал в Майами вместе с их человеком.
— Они бы вас не выпустили.
— Выпустили бы, если бы я оставил здесь компаньона. Я не знал, что времени в обрез, думал, у меня есть еще неделя, иначе я попытался бы уговорить вас раньше.
Я так и застыл, просунув ногу в штанину, и спросил его с изумлением:
— И вы мне говорите прямо в лицо, что хотели сделать меня козлом отпущения?
— Ну, ну, старик, не сгущайте краски.