Он растерянно повторил: — Pas a Haiti?
— Vous etes en Hollande [вы в Голландии (фр.)], — сказал капитан, по-хозяйски посмеиваясь и протягивая руку. — Дайте-ка мне ваш револьвер.
— У меня есть приказ, — жалобно сказал этот хам. — Я выполняю свой долг.
— Мой помощник вернет вам его, когда вы покинете судно.
— Но я ищу преступника.
— Только не на моем пароходе.
— Но он забрался на ваш пароход.
— Я за это не отвечаю. А теперь отдайте револьвер.
— Я должен произвести обыск.
— Вы можете производить какие угодно обыски на суше, а здесь нет. Здесь за порядок и закон отвечаю я. Если вы не отдадите мне револьвер, я прикажу команде разоружить вас и бросить в воду.
Полицейский признал свое поражение. Не сводя глаз с сурового лица жены капитана, он отстегнул кобуру. Капитан положил револьвер на стол, словно вручая его жене на хранение.
— Теперь, — сказал он, — я готов отвечать на любые разумные вопросы. — Что вам угодно выяснить?
— Мы хотим выяснить, есть ли у вас на борту один преступник. Вы его знаете. Это некий Джонс.
— Вот список пассажиров. Если вы умеете читать.
— В списке его не будет.
— Я десять лет служу капитаном на этой линии. Я строго придерживаюсь закона. И никогда не повезу пассажира, которого нет в списке. Или пассажира без выездной визы. У него есть выездная виза?
— Нет.
— Тогда могу твердо вам обещать, лейтенант, что ни при каких обстоятельствах он не будет моим пассажиром.
Обращение «лейтенант», кажется, несколько смягчило полицейского.
— Он мог спрятаться так, что вы об этом ничего и не знаете, — сказал он.
— Утром перед отплытием я прикажу обыскать судно, и, если Джонса найдут, я его высажу на берег.
Полицейский заколебался.
— Если его здесь нет, он, наверно, укрылся в британском посольстве.
— Это для него куда более подходящее убежище, чем пароходная компания королевства Нидерландов, — сказал капитан. Он отдал револьвер старшему помощнику. — Вручите ему оружие, когда он сойдет со сходен.
Он отвернулся, и черная рука полицейского замерла в воздухе, как рыба в аквариуме.
Мы молча ждали, пока не вернулся старший помощник и не сообщил, что полицейские уехали на своей машине; тогда я выпустил Джонса из уборной.
Он рассыпался в благодарностях.
— Вы были просто великолепны, капитан!
Капитан смотрел на него с презрением и неприязнью.
— Я сказал ему правду, — произнес он. — Если бы я обнаружил вас на судне, я высадил бы вас на берег. Я рад, что мне не пришлось лгать. Мне трудно было бы простить это себе или вам. Прошу вас, покиньте мое судно, как только минует опасность.
Он скинул китель, вытащил белую ночную сорочку из брюк, чтобы, снимая их, не нарушить приличий, и мы ушли.
На палубе я перегнулся через поручни и посмотрел на полицейского у сходен. Это был тот же полицейский, который стоял здесь вечером, лейтенанта и его людей не было видно.
— Теперь поздно ехать в британское посольство, — сказал я. — Его уже оцепили.
— Что же нам делать?
— Бог его знает, но прежде всего надо отсюда уйти. Если мы останемся здесь до утра, капитан сдержит слово.
Положение спас судовой казначей, который бодро восстал ото сна (когда мы вошли в его каюту, он лежал на спине с какой-то сальной улыбкой на губах).
Положение спас судовой казначей, который бодро восстал ото сна (когда мы вошли в его каюту, он лежал на спине с какой-то сальной улыбкой на губах). Он сказал:
— Мистеру Брауну уйти просто, полицейский его помнит. Но для мистера Джонса есть только один выход. Он должен переодеться женщиной.
— А где он возьмет женское платье? — спросил я.
— У нас стоит сундук с костюмами для любительских спектаклей. Там есть костюм испанской сеньориты и крестьянки из Воллендама.
— А мои усы? — жалобно спросил Джонс.
— Придется сбрить.
Но испанский костюм для исполнительницы цыганских плясок и сложный головной убор голландской крестьянки чересчур бросались в глаза. Мы постарались поскромнее скомбинировать оба, отказавшись от воллендамского головного убора и деревянных башмаков, от испанской мантильи и множества нижних юбок. Тем временем Джонс мрачно и мучительно брился — не было горячей воды. Как ни странно, без усов он внушал больше доверия, словно раньше носил чужой мундир. Теперь я даже мог поверить, что он был военным. Еще удивительнее было то, что, как только усы были принесены в жертву, он сразу же с азартом и большим знанием дела принял участие в маскараде.
— Нет ли у вас губной помады или румян? — спросил он казначея, но у того ничего не оказалось, и вместо косметики Джонсу пришлось воспользоваться мыльным порошком для бритья. По контрасту с черной воллендамской юбкой и испанской кофтой с блестками его напудренное лицо выглядело мертвенно-бледным. — Когда мы сойдем со сходен, не забудьте меня поцеловать, — сказал он казначею. — Тогда не будет видно моего лица.
— Почему бы вам не поцеловать мистера Брауна? — спросил тот.
— Он ведет меня к себе. Это было бы неестественно. Вы должны сделать вид, что мы провели вечер на славу втроем.
— Как же мы его провели?
— В буйном разгуле, — сказал Джонс.
— Вы не запутаетесь в юбке? — спросил я.
— Конечно нет, старик. — Он добавил загадочную фразу. — Мне не впервой. Конечно, это было при совсем других обстоятельствах...
Он спустился со сходен, держа меня под руку. Юбка была такая длинная, что ему пришлось подобрать ее рукой, как нашим бабкам, когда они переходили через лужи. Вахтенный матрос смотрел на нас, разинув рот: он не знал, что на судне есть женщина, да еще такая женщина. Проходя мимо вахтенного, Джонс игриво и с вызовом сверкнул на него своими карими глазами. Я заметил, как задорно и смело они блестят из-под платка; прежде их портили усы. Сойдя со сходен, он поцеловал казначея, измазав ему щеки мыльным порошком. Полицейский смотрел на нас с вялым любопытством, — видно, Джонс был не первой женщиной, покидавшей судно в такой поздний час, и к тому же он вряд ли мог привлечь кого-нибудь, знакомого с девушками матушки Катрин.
Мы медленно шли под руку к моей машине.
— Не задирайте так высоко юбку, — предостерег я Джонса.
— Я никогда не был скромницей, старик.
— Да, но flic [шпик (фр.)] может заметить ваши ботинки.
— Слишком темно.
Я никогда бы не поверил, что нам так легко удастся бежать. Нас никто не преследовал, машина стояла на месте, и возле нее не было ни души; вокруг царили покой и Колумб. Я сел за руль и задумался, пока Джонс расправлял свои юбки.
— Как-то раз я играл Боадицею, — сказал он. — В одном скетче. Надо было повеселить ребят. Среди зрителей был член королевской семья.
— Королевской семьи?
— Лорд Маунтбаттен.