Кори ни разу не представилась возможность поговорить с Фитцпатриком, кажется, он вообще ее не заметил. Кабинеты Люка и Боба располагались в стороне от их производственного отдела, но в отличие от Боба у него не было стеклянной перегородки, чтобы наблюдать за коллективом — куда кто ходит, как работает. Люк появлялся нечасто, но сразу же заявлял о себе какой-нибудь шуткой или оригинальной идеей. Ей нравилось его умение поддерживать собственную популярность у зрителей. Оказывается, некоторые обожатели посылали ему свои фотографии в голом виде, описывали шокирующие подробности своих интимных грез о нем. Снимки эти ходили по рукам, но лишь по хохоту и из комментариев она улавливала кое-какие подробности. Джулия, секретарша Люка, выполняя неблагодарную обязанность, отвечала всем поклонникам и рассылала его портреты с автографом. Кори же никак не могла осмелиться попросить такой для Полы.
Она держалась сама по себе, словно глядя на все со стороны, из преисподней. Но Кори скорее согласилась бы умереть, чем сдаться, и, чтобы чему-то научиться, использовала каждую минуту. Глотала любую информацию, наблюдала, как делаются телевизионные программы, чем заняты ассистенты, режиссеры… Она внимательно слушала на совещаниях, пытаясь уяснить, почему одно смотрится хорошо на экране, а другое плохо. Кори глотала газеты, желая поднатаскаться и как следует уяснить, что происходит в мире, дабы когда пробьет ее час, послать всех их к черту вместе с Ти-ви-дабл-ю и подыскать себе работу в другой компании. Там, где она сумеет отличиться, вскарабкаться наверх. И где, даст Бог, станет человеком, который вправе решать судьбу этого лизоблюда, Алана Фокса. Они еще пожалеют!
— Ну, тебе долго не вынести подобной враждебности, — вздохнула Пола, когда Кори наконец открылась ей.
— Ошибаешься, — отрезала Кори.
— Нет. Я знаю тебя. Ты не способна на ненависть и месть.
— Я изменилась.
— Ну не настолько же. Ладно, тебе, конечно, трудно, и как знать, может, следует измениться. Но это вовсе не значит стать грубой и наглой, просто надо всем показать, что ты лучше их. И уж самое последнее — а похоже, именно этого ты и добиваешься — стать похожей на них, опуститься до их уровня.
— Ты знать не знаешь, каково мне приходится, — рассердилась Кори.
— Конечно, не знаю. Но послушай, Кори, на твоем месте я бы заставила их полюбить тебя. В конце концов ты же не монстр какой-то, да и для здоровья это куда полезнее, чем отравлять себя жаждой мести. Я верю, ты сможешь, если подумаешь.
— С чего это ты стала такая умная?
— А с того, что я, как взрослый человек, прислушивалась к советам Эдвины. Каждый получает то, чего ожидает. Если тебе горько и одиноко и жаль себя, именно этим ты и кончишь, независимо от того, как идут дела. Не позволяй себе этого, Кори. Ты достойна гораздо большего.
Повисло тягостное молчание, потом Кори наконец прошептала:
— Наверное, ты права. — Голос Кори дрожал, наверное, из-за упоминания о матери.
— Мы все здесь любим тебя, Кори, — ласково произнесла Пола. — И верим в тебя. Ты добьешься своего, только не будь слишком гордой, научись прощать. И сотню раз подумай, прежде чем ступить на тропу мести. Кому в конце концов будет хуже? Конечно, тебе, поэтому ради себя самой остановись, пока не поздно.
— Если бы это было так просто, — хмыкнула Кори.
— По крайней мере обещай мне не заводиться. И не думать о мести, ну хотя бы пока не исчерпаешь все возможное.
Наконец послышался голос Кори:
— О’кей. Я подумаю, но если не сработает, заявляю тебе прямо сейчас…
— Оставь угрозы при себе, — перебила ее Пола. — Вообще не известно, что ждет тебя за углом.
— Вообще не известно, что ждет тебя за углом. И давай-ка смотреть правде в глаза, поскольку дела из рук вон…
— Хорошо, видимо, ты права, но во мне все протестует при одной только мысли о том, чтобы пресмыкаться перед этими сволочами.
— Но ты все вынесешь.
— Кто сказал?
— Я, кто же еще?
— Похоже, в тебя переселилась мама, — усмехнулась в трубку Кори.
Филипп Дэнби наблюдал за женой. Он поправлял перед зеркалом галстук-бабочку и видел лишь ее профиль. Она вертела головой из стороны в сторону, примеряя то одни серьги, то другие. Он проследил за изгибом ее длинной изящной шеи до бронзовых от загара плеч: она была безупречна, как бриллиантовые серьги в ее ушах, но подавляла всех и каждого своим тяжелым взглядом голубых прозрачно-льдистых глаз.
Филипп специально оставил дверь в ее гардеробную распахнутой — жена несколько раз интересовалась его мнением о выбранном ею платье для сегодняшнего коктейля. Она выглядела просто потрясающе в черном бархатном без рукавов платье до колен от итальянского дизайнера, в соответствующих перчатках и черных туфлях на шпильках с искусственными бриллиантами. Серебристые светлые волосы с шиньоном уложены под черной кружевной сеточкой с полудрагоценными камнями. На шее — бриллиант грушевидной формы, подаренный ей три недели назад на очередную годовщину свадьбы.
Заметив, что он наблюдает, Октавия встала и повернулась к нему.
— Ну как? — Она погладила себя по бедрам.
— Прекрасно, — отозвался Филипп, имея в виду серьги.
— Да. Не правда ли? — промурлыкала она, снова поворачиваясь к зеркалу и надувая губки.
Лицо ее оставалось бесстрастным. В сорок шесть она была так же красива, как и в день свадьбы. И должна была, потому что ее хирургия влетела ему в целое состояние. Осталось ли на ее теле хоть какое-то нетронутое скальпелем место? Вряд ли. Все, что могло быть подтянуто, — подтянули, что надо — приподняли, перекроили, переставили или удалили. Она регулярно подкрашивала волосы, раз в неделю принимала солнечную ванну, дважды в неделю делала маникюр и каждое утро с личным тренером занималась в гимнастическом зале, который Филипп устроил в цоколе их дома в Челси.
«Сколько раз за сегодняшний вечер, — лениво думал Филипп, — я услышу, что мы красивая пара?» Знакомые и незнакомые твердят об этом с удивительной настойчивостью. Совершенная пара — так назвала их «Харперс» несколько месяцев назад. Судя по облику и благосостоянию, так оно и есть. Октавия именно так и считает — они имеют все, что только заблагорассудится. Жена не знала, что такое любовь, не способна была на это чувство — Филипп обнаружил это через несколько дней после свадьбы, она не в состоянии была понять его горечь, требуя заняться с ней любовью.
Она никогда не испытывала оргазма, по крайней мере с Филиппом, и он перестал добиваться от нее этого сразу же, как только она заявила, что это как-то недостойно.
Она спрыснула себя дорогими духами, когда он вошел в гардеробную, встал позади нее, обнял и посмотрел на отражение в зеркале.
— Гм… Хорошо пахнет, — пробормотал он.
— Филипп, пожалуйста, — она отстранилась, — ты испортишь мою прическу.
— Извини, — промямлил он, не совсем понимая, зачем он вообще подошел и прикоснулся к ней.
— Не сходить ли тебе вниз? Проверь, как дела. — Октавия поставила духи на туалетный столик и взяла кисточку для подкрашивания губ.
Подавив свое нестерпимое желание двинуть кулаком по столику и разнести все бутылочки вдребезги, он кивнул.
— Может быть, чем-то помочь перед уходом?
— Нет.