Тот факт, что я ее потерял, характеризовал уже меня. Как именно характеризовал – вот этого я предпочел бы не знать.
И тем не менее я не сомневался, что нас разлучили вовсе не обстоятельства. Это сделал я сам.
Аманда была не просто красива, а очень красива. Кроме того, она была довольно самоуверенна, любила бег и, к счастью для меня, ужасно ориентировалась на местности. Что касалось меня, то, завязав с выступлениями на дорожке, я вовсе не разлюбил бег и продолжал тренироваться, правда, теперь уже в свое удовольствие. Бегал я в основном по вечерам – как раз в то время, когда большинство моих однокурсников обходили лондонские пабы, галлонами поглощая местный «Гиннесс». По вечерам бегала и Аманда. Вся разница между нами заключалась в том, что, даже забежав достаточно далеко, я всегда мог найти обратную дорогу к отелю, в котором жил, а у нее с этим каждый раз возникали трудности. Я, впрочем, об этом ничего не знал – несколько раз мы встречались на общих лекциях, но Аманда держалась на редкость неприступно, поэтому заговаривать с ней у меня не было никакой охоты. Был у нее и еще один «недостаток», который достаточно часто обсуждали между собой мои соотечественники – представители новоанглийской элиты, причем не только сыновья, но и их отцы. Дело в том, что Аманда была единственной наследницей сказочного состояния Пикерингов, и это возбуждало многих почище, чем ее внешность. Собственно говоря, учиться ей было не обязательно, но, как я в конце концов догадался, отец отправил ее в колледж из тактических соображений. Пикерингу-старшему нужен был человек, который впоследствии смог бы управлять его огромными капиталами. Вот он и присматривался к наиболее способным молодым людям, которые появлялись вблизи его дочери.
И вот однажды поздно вечером или, точнее, ночью, поскольку Биг-Бен уже пробил половину первого, я случайно наткнулся на Аманду в нескольких милях от отеля. Она стояла рядом со знаком, обозначавшим вход в подземку, и пыталась разобраться в карте. Завидев меня, Аманда вскинула голову. Разумеется, она меня узнала, но была слишком горда, чтобы просить о помощи.
Все в колледже знали, что отец поселил ее в «Ритце», в одном из самых дорогих пентхаусов. Знал об этом и я, поэтому, подойдя к Аманде, я ткнул пальцем в ее карту и сказал:
– «Ритц» находится здесь.
Аманда снова поглядела на меня и кивнула с таким видом, словно карта понадобилась ей только для того, чтобы найти новый путь домой вместо порядком надоевшего старого.
– Угу.
Я, однако, заметил, что ее взгляд по-прежнему скользит по карте, не в силах остановиться на какой-то определенной точке, поэтому я снова ткнул в карту пальцем:
– А ты вот здесь…
Мои слова имели следствием только то, что Аманда слегка наморщила лоб, и я показал ей за спину:
– …То есть тебе нужно двигаться вон туда.
Она слегка наклонила голову вперед, словно надеясь разобраться в карте одним лишь волевым усилием. Признавать поражение Аманда, во всяком случае, не спешила. Повернувшись ко мне, она сказала с очаровательной улыбкой:
– Ты, наверное, неплохо обращаешься с кубиком Рубика?
– Собираю за пятьдесят две секунды.
Аманда вздохнула и добавила, по-прежнему не отрывая глаз от карты:
– Как странно… Я бывала здесь, наверное, уже тысячу раз, но… – Она вытерла со лба пот. – Днем все выглядит совершенно иначе, к тому же у нас есть шофер…
Я уперся руками в столб и сделал вид, будто мне необходимо размять голеностопы.
– Я тоже бывал здесь… много раз. И тоже с шофером… Только наш шофер постоянно болтал – он просто не затыкался ни на минуту, рассказывая, по какой улице мы едем да мимо какого дворца, так что я волей-неволей многое запомнил.
К восьми годам я уже знал этот городишко как свои пять пальцев.
Аманда тряхнула головой:
– Я заблудилась, а ты надо мной смеешься!
Я отрицательно покачал головой и продолжал в том же духе:
– К сожалению, в наше время трудно найти нормальную прислугу. То же относится и к шоферам.
Она улыбнулась:
– Я… я о тебе кое-что слышала.
– И что же?
– Ты хорошо бегаешь и… хорошо играешь в покер. Там, в Штатах, ты даже выиграл «мерс» у одного парня.
Я пожал плечами:
– Не «Мерседес», а «Ауди», к тому же машина была его отца. Впрочем, я думаю, у него это была не единственная тачка, так что…
– Это уж точно. – Она понимающе усмехнулась. – Ну а потом ты подал заявление на папину стипендию, а когда тебя вызвали на комиссию, рассказал жалостливую историю о том, что ты один на свете, что тебе очень грустно и одиноко и поэтому тебе совершенно необходимо учиться в Лондоне. Короче, папе стало тебя жалко, и он…
– Папе?
– Ну да. Это он учредил эту стипендию, и это он решил, что она достанется тебе.
– Вот как! А я-то думал, все решала комиссия.
– Ты думал неправильно, – сказала Аманда, не глядя на меня.
– Тогда зачем же… Мне там задали целую кучу вопросов. Я отвечал на них, наверное, целый час или даже больше.
– По-видимому, ты отвечал именно то, что от тебя требовалось.
– По-видимому, – согласился я. – У меня есть одна особенность: я умею говорить людям то, что́ они хотят услышать.
– Ты всегда такой?
– Какой?
– Ну, такой… самокритичный?
– Я стараюсь по возможности говорить правду, только и всего.
Она снова покачала головой.
– Честный человек в Гарварде… Ну и ну!
Так меня во второй раз в жизни назвали честным. Это было, по меньшей мере, странно, поскольку сам себя я никогда особенно честным не считал.
– Иногда, – сказал я, – говорить правду вовсе не означает быть честным.
Аманда посмотрела на меня внимательно:
– Вот как? Что ж, похоже, папа не ошибся в выборе. Думаю, когда я расскажу ему про наш разговор, он будет доволен.
– Ты всегда ему все рассказываешь?
– То, что я ему не рассказываю, мистер Пикеринг узнае́т сам. – Она немного помолчала. – Богатство… налагает определенную ответственность.
– Почему-то мне кажется, что желающих разделить с тобой бремя этой ответственности найдется довольно много. Стоит только повнимательнее посмотреть вокруг.
И снова она сделала коротенькую паузу.
– И ты… тоже относишься к таким… желающим?
– Вот уж нет, – ухмыльнулся я. – В любом случае каждый, кто разделит с тобой твои финансовые обязательства, должен будет получить одобрение твоего отца намного раньше, чем твое, а у меня что-то нет охоты играть в эти игры.
Я не сомневался, что, будучи одной из самых богатых двадцатипятилетних женщин в стране, Аманда просто не привыкла к тому, чтобы с ней говорили столь откровенно, без оглядки на ее, скажем так, «финансовое наполнение». Не знаю, поверила она мне или нет, однако моя откровенность явно произвела на нее впечатление. Постоянно живя в душной атмосфере лести и интриг, она, несомненно, восприняла мои слова как глоток свежего воздуха.
– Насчет папиного одобрения ты совершенно прав, – согласилась она.
Я снова усмехнулся.
– Тебе не позавидуешь, – сказал я. – И когда это началось? Небось еще в школе?
– Да.