Боже, как смешно.
Первым же делом Колетт и ее матушку представили принцу Генриху. Беарнец стоял в окружении своих друзей, разодетых в бархат и шелка (в глазах рябило от пурпурных, алых, золотых оттенков), и Колетт вдруг поняла, что он ей понравился. Генриху несколько дней назад исполнилось восемнадцать лет, и бал по случаю дня рождения Колетт пропустила, однако праздновать сие событие собирались до самого Рождества. Генрих показался девушке очень красивым: прямой аристократический нос, живые умные глаза, светлые волосы под французским беретом, полные яркие губы… Какая, должно быть, находка для художников этот принц! Его черты не нужно улучшать, не нужно придавать им больше величия: и так сразу видно, что молодой человек умен и страстен. Не было в его чертах ни явной порочности, часто отличающей людей, обладающих большой властью, ни жестокости. Он улыбнулся полунищей католичке так, будто увидал принцессу французского двора, и любезно приветствовал.
– Надеюсь, вам понравится наш бал, мадемуазель де Сен-Илер, – сказал принц, и Колетт, ответив подобающе: «Разумеется, ваше высочество!» – вместе с родственниками от Генриха отошла, но, не выдержав, оглянулась. Беарнец смотрел на нее, и смотрел с доброй улыбкой.
– Ты понравилась принцу, – шепнула Элеонора. – Как же это хорошо! Значит, и его друзья тоже обратят на тебя внимание.
– Ах, матушка, ну что вы! – пробормотала Колетт, однако поймала себя на том, что грусть улетучивается.
Ведь бальный зал королевского замка был так хорош, вокруг столько замечательных людей, и скоро начнутся танцы! Стоит ли грустить о Ноэле, когда это бесполезно? Наверное, он совсем забыл о Колетт. А раз так, она тоже о нем позабудет, хотя бы на этот вечер!
Полчаса спустя Колетт стояла в окружении молодых людей и смеялась их шуткам: несколько дворян подошли к ней, чтобы побеседовать, да так и остановились рядом с нею. Матушка наблюдала за этим, стоя неподалеку и одобрительно улыбаясь, в полной уверенности, что обручиться удастся уже к концу бала. Если бы Колетт имела такую же уверенность! Беда в том, что обручаться ей не хотелось.
Колетт станцевала испанскую павану с пожилым вдовцом, затем – куранту с молодым черноусым дворянином и решила, что теперь нужно отдохнуть. Корсет немилосердно сдавливал грудь, и Колетт вышла на балкон, откуда днем, должно быть, открывался дивный вид – а сейчас долины лежали в сумерках, пики гор черными силуэтами вырисовывались на темнеющем небе, и пролетали легкие облака, ненадолго закрывая звезды. Колетт положила руки на перила, радуясь, что можно вдохнуть холодный воздух, который освежит и поможет справиться с усталостью и чувствами.
Как получилось, что Ноэль так и не объявился, не написал ни слова своей давней подруге, лишь передавал наилучшие пожелания в письме родителям? Как мог он… Ах, впрочем, мог. Мужчины так переменчивы, говорила мадам Ромей. Что оставалось в памяти? Лишь разговоры с Ноэлем, его нежный взгляд, его надежная рука, поддерживающая во время прогулок… И те заветные слова, которые Колетт хранила в сердце. Она думала, что Ноэль может стать ее возлюбленным. Но что, если она ошиблась и возлюбленный не встретится никогда?
Печальные размышления Колетт прервали голоса, послышавшиеся неподалеку: говорившие остановились у выхода на балкон, но не направились дальше, то ли посчитав погоду слишком холодной, то ли не желая покидать зал. Колетт узнала приятный говор принца Наваррского:
– Как хорошо видеть столько новых лиц! Славные знакомства…
– Ваше высочество, вы заблуждаетесь, – прервал его глубокий насмешливый голос, который Колетт не узнала (да она мало кого знала здесь!). – Вернее, вы, как человек честный, глядите на фасад. Но не обманывайтесь им! Большинство этих людей приехало сюда за почестями и выгодой.
– Вы шутите, Ренар! – воскликнул принц.
Но не обманывайтесь им! Большинство этих людей приехало сюда за почестями и выгодой.
– Вы шутите, Ренар! – воскликнул принц. – Сознайтесь же, вы шутите. Посмотрите, сколько прекрасных дам здесь сегодня.
– О, если уж вы заговорили о дамах, ваше высочество, то позвольте мне еще немного подерзить вам. – Раздался шелест, словно обладатель глубокого голоса поклонился, и его плащ зашуршал. – Дамы почтенные думают о том, как выдать замуж дочерей, а дочери – как бы найти кавалера побогаче. Сегодня я был осаждаем и теми и другими. Призывные взгляды, скажете вы! Молодость и свежесть! А я скажу – хитрость, которой мне никогда не знать! Вот вы дразните меня Лисом, пользуясь тем, что отец мой был еще больший шутник, чем я сам; но, откровенно говоря, разве я заслужил такое прозвище? Я честен пред вами, кристально честен, да вы всю жизнь знаете меня; а посмотрите на милейших дам! Одну зовут Арлетта, и с виду она сама Божья благодать, а ведь в имени ее хлопают орлиные крылья; другую кличут Прюнель, и тут вовсе ничего объяснять не надо, – а она моргает так скромно, будто молилась всю ночь и еще утром добавила! Не верьте их взглядам и именам, не верьте, мой принц!
– Да вы, никак, пытаетесь оградить его высочество от женской любви, Грамон? – засмеялся третий мужчина, голос которого также был незнаком Колетт. – Неужели вы думаете, что кто-то, кроме Маргариты Валуа, осмелится претендовать на его сердце?
– А, милейший де Аллат, хорошо, что вы заговорили. Не вы ли отдали свое сердце француженке, что и взгляда на вас не бросит, когда шествует, высоко задрав нос, в свите Екатерины?
– Все бы вам смеяться над моим сердечным недугом! – осуждающе воскликнул тот, кого назвали де Аллатом, и до ушей Колетт долетел мягкий смех принца. – Стыдитесь! Сами вы что ж? Неужели ни одна красавица так и не растопит лед в вашем сердце?
– Мое сердце мягко, как масло, потому быстро тает и утекает меж пальцев! – парировал насмешник. – Чтобы я да по доброй воле поддался чарам молодой прелестницы? Чтобы платил ее долги, так как, конечно, война унесла все состояние родителей? Чтобы выполнял супружеский долг раз в месяц, так как чаще смотреть на нее не могу? Господь не допустит подобной несправедливости!
Колетт замерзла на балконе, а последние слова незнакомца и вовсе не понравились ей, так что она решила: пора уйти. Однако разговаривавшие мужчины стояли слишком близко к балкону, чтобы не заметить мадемуазель де Сен-Илер. Когда Колетт торопливо прошла мимо них, что было само по себе весьма непросто в тяжелом платье, принц милостиво кивнул ей, а один из стоявших рядом с Генрихом мужчин, высокий, светловолосый, в ослепительном, цвета бургундского вина колете, воскликнул:
– И это еще не все их грехи, ваше высочество! Также они умеют подслушивать!
Колетт направилась к матери и тетушке, чувствуя, как щеки пылают от стыда – не только потому, что услышала обидные слова о женщинах ее положения, но и оттого, что упрек оказался справедлив. Она ведь могла покинуть балкон сразу же, как услыхала первые слова разговора, но нет – стояла и слушала! Что подумает о ней принц? А его свита? Впрочем, эти люди не настолько галантны, чтобы воспринимать их всерьез!
Матушка смотрела рассерженно.
– Где ты была, Колетт? – спросила она. – Почему не подошла ко мне сразу же после танца? Разве ты не знаешь, что неприлично так поступать?
– Извините, матушка…
– Элеонора, отчитать ее можно и потом, – заговорила вдруг мадам де Котен торопливо, взволнованно. – Сюда направляется граф де Грамон. О! Неужели он идет к нам…
– Госпожа де Котен, – раздался голос, тот самый насмешливый голос, что Колетт слышала минуту назад, – рад видеть вас.