– Способное побудить его взять меня в жены? – помогла Колетт. – О, дядя! Вы так верно сказали – он глуп и заносчив! Разве для благочестивого человека это хорошо?
– Нет, моя милая, однако его положение…
– Он католик – и лучший друг принца Наваррского? – уточнила девушка.
– Сейчас все говорят о примирении. Семья де Грамон – давние друзья семьи д’Альбре, откуда происходит матушка принца. Ссора между ними, говорят, невозможна, как невозможно, чтобы солнце взошло на западе.
…В доме де Котенов Колетт поднялась в свою спальню, где служанка помогла ей освободиться от тяжелого платья и переодеться в ночную рубашку, после чего пожелала доброй ночи и ушла. От ночи оставался куцый огрызок, и сразу Колетт заснуть не смогла, хотя устала неимоверно. Она бродила по спальне, обхватив себя руками, а когда ступни замерзли, забралась в кровать. И не переставала думать: неужели Ноэль так и не появится? Неужели тот разговор на бале-маскараде приснился Колетт? И неужели ее мечта, хрупкая, неоперившаяся, будет вот так раздавлена чьим-то чужим сапогом из оленьей кожи?..
Однако Колетт даже не подозревала, насколько быстро это произойдет.
Она забылась беспокойным сном, когда уже начало светать, и была разбужена несколько часов спустя. Служанка постучалась в ее дверь и вошла, не дожидаясь разрешения; вид у девушки был немного странный.
– Ваша матушка просит вас спуститься как можно скорее.
– Но мне необходимо одеться… – Колетт растерялась.
– Пожалуйста, скорее, мадемуазель. Ваша матушка очень ждет.
Когда Колетт, растрепанная и недоумевающая, спустилась вниз, в гостиную, там ее ждали все родственники – матушка, дядя и тетя. И лица у них были такие, что Колетт едва не споткнулась на пороге.
– Неужели что-то случилось? – прошептала она. Кошмарная мысль пришла ей в голову. – Что-то с Ноэлем?!
– Сядь, Колетт, – велела матушка. – С Ноэлем все хорошо. Дело касается тебя.
Колетт опустилась на край кресла и замерла, сложив руки на коленях.
– Нам нанес ранний и весьма неожиданный визит не кто иной, как граф де Грамон, – проговорила Элеонора де Сен-Илер. – Он просил твоей руки, и я дала свое согласие. Граф велел назначить свадьбу как можно скорее, а потому вы обвенчаетесь еще до наступления нового года.
Тетушка Матильда написала Ноэлю письмо, в котором извещала о грядущем торжестве; из владений де Котенов пришел ответ, состоявший сплошь из куртуазных фраз и содержавший обещание приехать за день до свадьбы. Колетт не знала, во что верить, на что надеяться. Она оставалась безучастной к подготовке и целыми днями просиживала в своей спальне, окна которой выходили на улицу. Колетт ждала, когда появится Ноэль. Может быть, он скажет ей слова… те самые слова, которых она так ждет. Может, он побеседует с родителями и те согласятся отдать Колетт за него…
С каждым днем надежда эта таяла. Колетт позволяла делать с собою все, что надлежит невесте. Она покорно слушала матушкины наставления – и даже улыбалась иногда, но так и не получила ответов на свои вопросы. Граф оказался весьма скуп на объяснения и ни разу не объявился у де Котенов, предпочитая встретиться со своей будущей супругой у алтаря.
Что побудило его так поступить? Неужели у человека, который является другом Генриха Наваррского, не нашлось на примете другой невесты – не обедневшей, более красивой, менее покорной чужой воле? Или же ему и необходима покорность? Граф говорил с Колетт лишь однажды, на том проклятом балу. Больше она не выезжала ни разу. Девушка молилась целыми днями, готовясь к поспешному замужеству, которое свершалось так быстро, словно Колетт и граф… согрешили.
Колетт была невинна, однако теплые отношения со служанками и мадам Ромей сослужили прекрасную службу. Она знала: бывает плотский грех, который многие считают наслаждением, и лишь после свадьбы он перестает быть грехом и становится частью супружества. И если свадьбу справляют быстро, значит… значит, возможно, между мужчиной и женщиной произошло нечто запретное.
Что случилось между нею и графом де Грамоном, что?! Дерзкий и глупый разговор?
И Ноэль все не ехал…
За два дня до торжества граф прислал Колетт подарок – шкатулку, завернутую в отрез огненного шелка. Когда Колетт развернула шелк и откинула крышку шкатулки, то не смогла сдержать восхищенного вздоха. На плотной темной подушечке переливались драгоценными искрами изумрудное ожерелье, браслет и серьги; к подарку прилагался листок бумаги, на котором изящным почерком было начертано всего три слова: «К вашим глазам».
Граф запомнил, что глаза у нее зеленые, или спросил у матушки? Чего он хочет?
По всей видимости, заполучить покорную, подвластную ему невесту. Невесту, чье понятие о долге так велико, что она выйдет замуж для спасения семьи. Глупцу не нужна женщина умнее него, а значит, Колетт придется делать вид, будто глупа.
Денек выдался ясный и звонкий, как медный таз. Облака поднялись высоко, и долины расстилались внизу, похожие на скромные покрывала. Колетт спустилась вниз, где ее аккуратно усадили в карету (предстояло преодолеть около двух лье до церкви, и проделать такой путь пешком или даже верхом было бы ей очень трудно), положила руки на колени и стала смотреть прямо перед собой. В голове ощущалась пустота, звонкая, как горный воздух.
Он не приехал. Ноэль не приехал…
Матушка промокнула глаза платочком.
– Ты прекрасна, Колетт, – пробормотала она, впервые в жизни, пожалуй, говоря дочери о том, что она красива. – Ты прекрасна…
Колетт посмотрела на свои юбки – оттенки слоновой кости и бледно-серого с гладкой вышивкой показались предвестием зимы и холодной тоски, которая ожидает ее в будущем.
– О, матушка! – вырвалось у Колетт. – Матушка! Пожалуйста! Прошу вас!
– Что такое? О чем ты просишь? – удивилась мать.
– Я не желаю выходить за него! Я не знаю его вовсе!
– Колетт! – строго произнесла госпожа де Сен-Илер. – Тебе ведом долг? Не желаю ничего слышать. Ты исполнишь то, что надлежит.
И в этот миг стало понятно, что мольбы не помогут. Будущее вдруг представилось Колетт с кристальной ясностью – будущее, в котором не существовало Тристана и Изольды. Сегодня она расстанется с этой мечтой и этой сказкой. Сегодня.
До самой церкви Колетт молчала.
Кафедральный собор в Лескаре уже подвергался набегам особо пылких протестантов, однако здесь можно было проводить венчание. Сквозь застилавшую глаза пелену Колетт едва видела серые стены собора, освещенные солнцем. Дядя, приехавший ранее верхом, помог сначала Элеоноре, а затем племяннице выйти из кареты. Колетт пошатнулась и еле устояла на ногах. По всей видимости, гости собрались внутри, ожидая появления невесты; на площади остались только пришедшие поглазеть и поклянчить простолюдины. Элеонора клюнула дочь сухими губами в щеку и направилась в церковь, а Колетт остановилась, не в силах сделать и шага.
– Ты можешь идти? – склонившись к ней, спросил дядя, который, кажется, понял все.
Колетт молчала. Если сейчас она упадет без чувств на ступенях церкви, это будет сочтено обычным волнением невесты. Все равно придется вставать и идти к алтарю. Нет выхода. Выхода нет…
Лихорадочные размышления Колетт прервал громкий стук копыт. Всадник на взмыленной гнедой лошади вылетел на маленькую площадь перед собором, спрыгнул, кажется, еще на ходу и, бросив поводья мальчишке, побежал к ступеням.