На нем был длинный кожаный фартук, как у кузнеца. Лицо его казалось каким-то сплющенным. – Повязку с лапы можно будет скоро снять, рана заживает хорошо.
– Мы посмотрим?
Это был не вопрос. Бабушка решительно подошла к угловому загону и стала вглядываться в полумрак. Стоя у нее за спиной, Сабина смогла различить только лежащую на соломе собаку, которая поджала под себя перевязанную лапу.
– Что с ней случилось? – спросила Сабина у мужчины.
При его приближении собака навострила уши, словно чего-то ожидая, потом поникла, когда он повернулся к Сабине.
– На нее наскочила лошадь. Один из гостей в конном центре не сдержал лошадь, и этот бедняга попал под копыто. – Он неодобрительно покачал головой. – Знаете что, миссис Баллантайн, им не рассказывают даже об основных правилах перед выездкой. Просто берут с них деньги и выталкивают за ворота. Часто даже не спрашивают, умеют ли люди ездить верхом.
– Ты совершенно прав, Найл, – кивнула бабушка, не сводя глаз с собаки. – Совершенно прав.
– С тех пор как они открыли гостиницу, стало гораздо хуже. Раньше, по крайней мере, были в основном местные. Теперь это все отпускники, бизнесмены и тому подобное, всё, что их интересует, – это охота на день. И ничего-то им не скажешь. Старый Макрей из конюшни говорил мне, что сердце кровью обливается, когда видишь, в каком состоянии возвращают некоторых лошадей.
Бабушка пристально на него посмотрела:
– Хромых, да?
– Если бы только хромых. Их гоняют по четыре-шесть часов, и лошади просто задыхаются. У одной на днях кровь пошла носом. А та маленькая гнедая кобыла, которую выкупили в Типперэри? Помните? У нее было все здесь изранено, – мужчина показал на свой бок, – потому что какой-то глупой бабе взбрело в голову нацепить шпоры, а надела она их неправильно.
Сабина увидела, как бабушка сочувственно поморщилась. Раньше она не замечала у нее подобного выражения.
– Пожалуй, надо переговорить с Митчеллом Килхауном, – твердо произнесла бабушка. – Скажу ему, чтобы он лучше ухаживал за животными, а иначе мы не будем выпускать их на охоту.
– Вы поговорите с хозяином?
– Непременно, – ответила она.
– Это было бы здорово, миссис Баллантайн. Сердце кровью обливается, как увидишь, что хорошие животные страдают ни за что. – Мужчина посмотрел на гончую, которая с неуместным рвением вылизывала здоровую лапу. – Беднягу могли бы пристрелить.
Сабина, до этого рассеянно смотревшая на собаку, подняла сердитый взгляд на мужчину:
– Пристрелить?
Найл скосил глаза на бабушку, потом перевел взгляд на Сабину:
– Да, мисс. Для него это было бы самое лучшее.
– Пристрелить? Как это возможно?
Найл слегка нахмурился:
– Понимаете, гончая на трех ногах никому не нужна. Она останется не у дел. Ее даже могут загрызть другие собаки. В этом нет никакой доброты, вот что.
– Вам действительно придется пристрелить ее? – Сабина уставилась на бабушку.
– Найл прав, Сабина. Раненая гончая не будет жить.
– Да, не будет жить, если вы ее пристрелите.
– Найл прав, Сабина. Раненая гончая не будет жить.
– Да, не будет жить, если вы ее пристрелите. – Разозлившись, Сабина почувствовала, что сейчас расплачется. – Как вы можете быть такими жестокими? Вам понравилось бы, пристрели я Берти, если бы он не смог выполнять свою работу? Неужели вы не чувствуете никакой ответственности?
Бабушка глубоко вздохнула. Обменявшись взглядом с Найлом, она подтолкнула Сабину к дому.
– Это не домашние любимцы, дорогая. Они не такие, как Берти и Белла. Это гончие, специально выращенные…
Ее слова потонули в скрежещущем реве «лендровера», свернувшего во двор. За ним ехал потрепанный светло-голубой трейлер. Грохот при его приближении был встречен какофонией звуков из двух будок. Потом гончие вылезли из загонов, с возбужденным лаем и воем бросаясь на проволочное заграждение и взбираясь на спину друг другу, чтобы подобраться ближе к выходу.
Среди всего этого шума распахнулась водительская дверь «лендровера», и оттуда легко спрыгнул Лайам.
– Извини, что задержался, Найл. Некому было погрузить эту хреновину. Ах, простите, миссис Баллантайн, не видел, что вы здесь.
– Пойдем, Сабина, – сказала бабушка, твердо направляя внучку к воротам. – Вернемся в дом.
Но Сабина заупрямилась:
– Что случится с собакой, у которой больная лапа? С Горацио? Его пристрелят?
Бабушка мельком посмотрела в сторону трейлера, когда Майкл начал опускать его борт, и стала легонько подталкивать Сабину к дому.
– Нет, не пристрелят. Как сказал Найл, ветеринар считает, что пес поправляется.
– Но почему вы не обращаетесь с ними как с остальными собаками?
Найл взялся за другой край борта, и они с Майклом опустили его на землю, под конец бросив с лязгом, отчего собаки залаяли с удвоенной яростью. Сабина отметила про себя, что у них несколько устрашающий вид.
– Сабина, пойдем. Нам действительно пора.
Бабушка тянула ее за собой. Сабина стояла на месте, глядя на нее с изумлением. Зачем эта поспешность? Что там такого, чего бабушка не позволяет ей видеть?
Ответом на ее вопрос была окостеневшая коричневая нога, которая высунулась из трейлера под неестественным углом, словно указывая вверх, на печные трубы. На конце ее было черное копыто, все еще сохранявшее блеск от какой-то декоративной мази. Сабина смотрела, как Найл небрежно набросил на ногу веревку и потянул, а Майкл, легко взбежав по пандусу, пытался, кряхтя, спустить эту штуковину.
– Что они делают? – прошептала Сабина. От потрясения она с трудом могла говорить.
– Она мертвая, Сабина. – Усталый тон бабушки предполагал, что это ожидалось. – Она ничего не чувствует.
Сабина повернулась к бабке с мокрыми от слез глазами. За ее спиной собаки исступленно бросались на железные прутья.
– Что они делают?!
Бабушка Сабины смотрела на труп гнедой лошади, который постепенно соскальзывал по пандусу.
– Лошадь скормят собакам.
– Скормят собакам?..
– Гончим надо что-то есть, дорогая.
Сабина вытаращила глаза. Она уставилась на мертвую лошадь, потом на истекающих слюной гончих. Она видела только оскаленные зубы, десны и слюну.