Перечитала второй раз, будто что-то могло измениться. Уважение, которого я заслуживаю? Разве не пришлось мне изо всех сил лгать и обманывать, до самой последней минуты стараясь спасти этих двоих, разве не пыталась я отвратить несчастье, которое они на нас накликали? Что еще мне оставалось? Могла ли я поступить иначе? Я повиновалась дядюшке, как и положено. Что мне герцог приказал, то и делала, стала его самой преданной родственницей. И горжусь этим.
Кто она такая — обвинять меня в том, что я не была хорошей женой? Я ли не любила мужа всем сердцем и всей душой? Если бы не она и ее сестрица, быть мне его единственным другом. Они его поймали в свои сети, откуда уже не выбраться. Не сумела я эти сети порвать. Не замешайся он в бесчестье сестры, и сегодня был бы жив. Был бы моим мужем, отцом нашего сына, а так его вместе с Анной ошельмовали, вместе с ней обезглавили. И что Мария сделала, чтобы его спасти? Только о самой себе и заботилась.
От ярости и отчаяния, от всех этих мыслей в голове хочется заорать на весь свет: «Это она сомневается в моей любви к Георгу! Это она меня попрекает!» Какое злобное письмо — просто слов нет! Лживые обвинения. Как же хочется крикнуть ей прямо в лицо: «Ты тоже там была, что ж ты не спасла Георга и Анну?!» Ни ты, ни я ничего не могли сделать.
Но она всегда была такая, и она, и ее сестрица. Всегда тыкали мне в глаза, что все знают, все понимают, во всем лучше разбираются. Стоило мне выйти замуж за Георга, тут же ему стали внушать: они, его сестры, куда лучше меня. Сначала одна пролезла в королевские любовницы, потом другая. Анна даже стала его женой, королевой Англии. Сестры Болейн рождены для истинного величия! А я лишь жалкая невестка. Ну хорошо, только я не затем вернулась ко двору, не затем давала показание на суде, не затем клялась и божилась, чтобы позволять этой женщине мне так выговаривать. Она-то сама удрала при первом приближении опасности, вышла замуж, спряталась подальше от двора, молится на свой протестантский лад, чтобы пришли времена получше.
Екатерина, ее дочурка, глядит на меня с любопытством.
— Показала она тебе письмо? — Голос мой дрожит, когда я задаю вопрос. Леди Браун смотрит на меня с нескрываемым изумлением.
— Нет, — отвечает Екатерина.
Бросаю письмо в огонь, будто там доказательство моей вины. Три пары глаз глядят на серый пепел.
— Отвечу попозже. Там нет ничего особенно важного. А пока пойду посмотрю, приготовили ли тебе комнату.
Мне нужен какой-то предлог, чтобы уйти от этих двоих и мягкого слоя пепла в камине. Зову служанок, распекаю их за нерадивость, потом тихонько запираюсь у себя в комнате, утыкаюсь горячим лбом в холодное толстое стекло. Не стану обращать внимание на эти измышления, на оскорбления, на злобу. Я теперь при дворе, служу королю и своему семейству. Со временем все поймут, кто у нас самый лучший, признают, что я та Болейн, что верно служила королю и семье до самого конца, не воротя носа, не спотыкаясь, даже когда король раздулся от жира, а из всей семьи осталась я одна.
Рочестер, 31 декабря 1539 года
Посмотрим, посмотрим, что у нас тут? Три новых платья, очень красивые. Для девушки у всех на виду вряд ли достаточно. Три чепца в тон, неплохие, но отделанные всего лишь золотой тесьмой, а ведь у многих придворных дам чепцы расшиты жемчугом и драгоценными камнями. Перчатки, новый плащ, муфта, пара кружевных воротничков. Не могу сказать, что вполне довольна выбором, а тем более количеством нарядов. Какой же смысл в жизни при дворе, если нечего надеть?
Несмотря на все великие надежды, пока не очень-то весело. От Грейвзенда мы плыли на лодке, и погода была хуже некуда. Проливной дождь, ветер — чепец сбился, волосы растрепались, новая бархатная накидка промокла, на ней наверняка останутся разводы. Будущая королева — бесцветная, как рыба.
Будущая королева — бесцветная, как рыба. Может, устала с дороги, а по-моему, она просто вне себя от изумления, поражается самым обычным вещам. Словно крестьянка, впервые попавшая в город. Народ кричит «ура!», а она растерянно улыбается и машет рукой, как ребенок на ярмарке. Когда ей представляли знатных лордов, она поминутно оглядывалась на своих спутников из Клеве, бормотала что-то на их тарабарском языке и по-английски — ни слова. А уж руку подает — словно кусок мяса сует.
На меня едва взглянула. Похоже, не понимает, зачем это мы толпимся в ее спальне и что вообще с нами делать. Я разучила песню — думала, ей захочется послушать музыку, а она ни с того ни с сего решила помолиться. Ушла в маленькую каморку и заперлась. Кузина Джейн Болейн объяснила — королеве надо побыть одной. Это не набожность, это застенчивость. Мы должны быть добры к ней, развлекать ее, она скоро привыкнет, выучит язык, перестанет быть такой простушкой.
Не знаю, не знаю. У нее даже нижняя сорочка чуть не до подбородка и чепец тяжеленный. В плечах широка, а уж бедра-то совсем хороши, хотя под бесформенным платьем сразу не разберешь. Лорду Саутгемптону она вроде нравится, или, может, он просто чувствует облегчение — ведь путешествие скоро закончится и он выполнит свою миссию. Посол, который был в Клеве, болтает с ней на их языке, а она улыбается и отвечает — точь-в-точь утка крякает. И леди Лиль она нравится. Джейн Болейн тоже часто на ее стороне. А я боюсь, при этом дворе будет не так уж весело. И что толку быть фрейлиной, если нет кавалеров и танцев? Она, похоже, не собирается ни наряжаться, ни веселиться, ни дурачиться. Зачем же тогда королевой становиться?
Рочестер, 31 декабря 1539 года
После обеда ожидались развлечения — травля быка собаками. Леди Анну усадили у окна, двор замка прямо перед глазами — ей все будет видно. Стоило будущей королеве показаться в окне, как мужчины во дворе разразились приветственными криками. Собак уже привели, и зрители начали делать ставки, обычно в такой момент их ничем не отвлечь, но сегодня день особенный. Она улыбается, машет рукой. Ей всегда легче с простыми людьми, им она нравится. В дороге все время приветствует пришедших на нее поглазеть, посылает воздушные поцелуи детям, что бросают ей цветы. Удивительное дело, со времен Екатерины Арагонской королевы не улыбались черни и Англия не приветствовала заморскую принцессу.
Я стою рядом с ней, с другой стороны — одна из ее германских подруг, переводит, что говорят. Лорд Лиль тоже конечно же рядом, и архиепископ Кранмер неподалеку. Он, как всегда, старается всем понравиться. Новая королева выбрана Кромвелем, его соперником, но все же самого страшного не случилось — король не выписал себе папистскую принцессу, и архиепископу-реформатору не приходится опасаться, что церковные реформы снова, в который раз, повернутся вспять.
Придворные толпятся у окон, готовые насладиться зрелищем. Впрочем, не все, некоторым больше по нраву посплетничать в уголке. Мне их разговоры не слышны, только, сдается, леди Браун не единственная, кому кажется, что леди Анна не больно-то подходит для той торжественной роли, на какую ее избрали. Одни сурово осуждают будущую королеву за застенчивость и молчаливость. Другим не по нраву ее манера одеваться, третьи насмехаются над тем, что она не умеет ни танцевать, ни петь, ни играть на лютне. Жестокий двор, ничего не скажешь, тут привыкли к острому словцу, а эта девочка просто просится стать мишенью для насмешек. Если так пойдет, добра не жди. Свадьбу уже не остановить. Не может же король отослать ее домой ошельмованной! И за что — за то, что у нее чепец не элегантный? Даже наш король на такое не решится. Тогда всем переговорам и договорам Кромвеля, да и ему самому, грош цена, а у Англии не останется никаких друзей, не будет никакого протестантского союза — только враги, Франция и Испания.