Я приехал сюда случайно, но мне здесь нравилось, и я уже начал надеяться, что все обойдется, но… Она мне позвонила, понимаете, Франческа! Позвонила сама, впервые за много месяцев. Я думал, она хочет сказать мне, что ошиблась и что она возвращается ко мне, а оказалось…
Он натянуто рассмеялся, но тут же закашлялся, и Франческа поглядела на него с сочувствием. Она уже все поняла.
– Она позвонила вам, чтобы сказать, что выходит замуж, – подсказала она, и Чарли вздрогнул.
– Вы просто провидица! – Он печально улыбнулся, и оба негромко рассмеялись.
– Догадаться было нетрудно. Дело в том, что несколько лет назад в моем доме тоже раздался такой звонок, – ответила Франческа, и ее лицо словно померкло.
– Это… это был ваш муж?
Она кивнула:
– Да. И моя история, в общем‑то, напоминает вашу, хотя со стороны она выглядит гораздо более…
Драматичной. У моего мужа был роман, о котором изо дня в день рассказывали по телевидению и писали в газетах. Муж был спортивным комментатором по зимним видам спорта на двух последних зимних Олимпиадах. На одной из них он завел интрижку с молоденькой девушкой – чемпионкой Франции по горным лыжам. Об их романе скоро стало известно многим, и очень скоро о них стали повсюду говорить с явным одобрением. Никого не волновало, что Пьер уже женат и что у него есть дочь. Мари‑Лиз – прелестная маленькая штучка, от которой сходят с ума мужчины, а Пьер… С тех пор как он выиграл бронзовую олимпийскую медаль в скоростном спуске, он стал чем‑то вроде национального героя. Представляете, что сделали из этого газеты? Национальный герой и всеобщая любимица Мари‑Лиз… Тогда ей было восемнадцать, а ему – тридцать три. Они с удовольствием позировали вместе для телевидения и для журнальных обложек. «Пари‑матч» посвятил им целый разворот. Они даже интервью давали вместе, но Пьер продолжал повторять мне, что все это не имеет значения и что он делает это только ради рекламы горнолыжного спорта и для того, чтобы создать для нашей команды хорошее паблисити. И ведь я, дурочка, ему верила, верила всему, что он мне рассказывал! Я начала прозревать, только когда Мари‑Лиз забеременела, ведь подобные «издержки», как вы знаете, иногда случаются. Телевидение устроило из этого настоящую рекламную кампанию, только уж не знаю, кого или что они рекламировали…
Каждый день к нам домой приносили полные мешки подарков – люди со всех концов Франции присылали детскую одежду, которую они сшили или связали сами, а я не знала, что мне со всем этим делать. Пьер продолжал утверждать, что любит меня и что он обожает дочь… Он действительно был прекрасным отцом, и я осталась с ним.
– И плавали целыми днями, – тихо сказал Чарли.
– Кто вам сказал? – удивилась Франческа. Чарли виновато улыбнулся ей. – Ах да, Моник… – догадалась она.
– Моник, – согласился Чарли и поспешно добавил:
– Собственно говоря, кроме этого, я больше ничего не знаю. Ваша дочь умеет хранить секреты.
Он не хотел, чтобы из‑за него у девочки были неприятности, но Франческа только пожала плечами.
– В общем, я не ушла от него, и, наверное, зря.
Об их великой любви трубили газеты, их лица то и дело появлялись на обложках и на экранах телевизоров. Как же – живая легенда французского спорта и наша юная олимпийская чемпионка! Одни заголовки чего стоили… – Франческа фыркнула. – Потом – еще новость: у Мари‑Лиз будет двойня!
Детские вещи посыпались на меня лавиной, так что Моник, бедняжка, даже решила, что ребенок будет у меня. Попробуйте‑ка объяснить подобную ситуацию пятилетнему ребенку! Что до Пьера, то он наконец‑то перестал говорить, что любит меня;
Теперь он утверждал, что я – старомодная истеричка, косная американка и что я не понимаю самых простых вещей.
Он пытался убедить меня, что во Франции подобное в порядке вещей… Что ж, возможно, это и так, но мне было от этого не легче. Я просто не хотела с этим мириться. Больше того, все это я когда‑то уже проходила: мой отец был итальянцем, и в свое время – мне тогда было шесть – нечто подобное случилось и с моей матерью. Уже тогда я получила мощный заряд отрицательных эмоций, которого хватило бы мне на всю жизнь, но то, что происходило между мной и Пьером, было стократ хуже.
Она говорила об этих ужасных вещах спокойно, чуть ли не с юмором, но Чарли легко мог себе представить, в каком аду жила Франческа. Ее муж не просто изменял ей – он проделывал это на глазах у целой армии репортеров, перед объективами десятков телекамер, и Франческа не могла не видеть этого, разве только если бы она закрыла глаза и заткнула уши. По сравнению с тем, как вел себя Пьер Виронэ, внезапный уход Кэрол мог показаться детской шалостью. Даже Чарли вынужден был признать это.
– В конце концов дети родились, – продолжала Франческа. – Это были мальчик и девочка, крепенькие и румяные, очень милые и красивые – в своих родителей. Вся Франция влюбилась в них с первого дня. Две недели я стойко переносила эту всеобщую истерию чадолюбия, но потом не выдержала. Я собрала наши с Моник вещи, закинула их в мой маленький «Додж», а Пьеру сказала, что, когда ему захочется известить меня о дальнейших переменах в его жизни, он сможет найти меня в Нью‑Йорке, у моей матери.
Мы вылетели из Бурже первым же рейсом и через несколько часов были уже в Нью‑Йорке. Но и дома мне пришлось несладко. Моя мать едва не свела меня с ума – она поливала Пьера грязью и осыпала его оскорблениями даже при девочке.
Я не виню маму – ее собственный развод дался ей слишком тяжело, но и оставаться с ней я тоже не могла.
На развод я подала в первый же день, и французская пресса тут же окрестила меня «жалкой пуританкой», но мне было уже все равно. Примерно год назад нас наконец‑то развели, а буквально через месяц, в канун прошлого Рождества, Пьер и Мари‑Лиз мне позвонили. Так же, как и ваша Кэрол, они захотели поделиться со мной «хорошими» новостями. Они только что поженились, причем для этого они отправились не куда‑нибудь, а в Корчевелло. В журнале я видела снимки: они стоят на лыжах в окружении друзей, а дети сидят у них за спинами в рюкзаках. До сих пор не понимаю, с чего они решили, что я должна радоваться вместе с ними?.. Сейчас Мари‑Лиз снова беременна – Моник вычитала в какой‑то газете, что она хочет родить еще одного ребенка, прежде чем начнет серьезную подготовку к следующей Олимпиаде. Чудесно, не правда ли?
Франческа умолкла и покачала головой.
– Чего я не понимаю, Чарли, – сказала она, – так это того, зачем он столько возился со мной?
Зачем ухаживал, уговаривал выйти за него замуж?
Пьеру надо было подождать всего ничего, каких‑нибудь пять лет, и тогда бы он сразу мог жениться на этой своей «королеве альпийских трасс». Ведь меня французское телевидение почти не снимало – с самого начала я была для них слишком американкой, то есть заносчивой, скучной занудой.
В голосе Франчески все еще звучали горечь и боль, но Чарли, внимательно слушавший ее, ни сколько не был этим удивлен. Горе ее было велико, и велико было пережитое унижение, а тут еще история отца Франчески, которая не могла не оставить в ее душе самого глубокого следа. Как‑то еще вся эта история скажется на Моник, которая, возможно, и сама была обречена на неудачу в браке, поскольку ее мать и ее бабушка потерпели на этом поприще сокрушительное, незаслуженное поражение. Правда, в наследственных неудачников Чарли никогда не верил, но события, подобные тем, что произошли с Франческой и ее матерью, серьезно влияли на людские судьбы, формируя некий семейный стереотип, вырваться за рамки которого могла только очень сильная личность.