Стояла осень, но было тепло; казалось, что в воздухе пахнет нескошенной травой.
Я всем телом навалилась на Мишель, моя щека была крепко прижата к ее щеке. Я принялась рассказывать ей историю своей несуществующей любви:
– Была ночь еще более прекрасная, чем эта. Мы покинули нашу шумную компанию, которая осталась у дома. Я шла впереди, мой кузен сзади… Он говорил мне красивые слова. Сейчас я не в состоянии повторять их, просто не хочу… Оглушительно трещали кузнечики. Мы шли и шли… Аллеи, по которым мы проходили, были залиты лунным светом. Потом мы оказались в тени деревьев затем снова под светом луны, чтобы через минуту опять погрузиться в темноту…
– Господи, какой у вас большой сад, Феридэ! – вставила нетерпеливая Мишель.
Я испугалась: «Может, у меня получается неестественно?»
– Не такой уж он большой. Просто мы не торопились, – продолжала я. – Наконец мы очутились… в конце сада, у забора, отделяющего нас от соседей, где растет огромная чинара. Дойдя до нее, мы остановились. Я привстала на цыпочки и сделала вид, будто смотрю через забор. Мой кузен нерешительно потирал руки, словно хотел что‑то сделать и не мог осмелиться…
– Но ведь ты смотрела в соседский сад! Как ты могла все это заметить?
– На забор падала тень кузена, мне было все видно.
Очевидно, я неплохо вошла в роль: тело мое вздрагивало, голос прерывался, на глаза набегали слезы.
– Ну, а дальше, Феридэ, дальше…
– Потом вдруг кузен схватил меня за руки…
– Ах, как чудесно! Дальше…
– Дальше? Откуда я знаю…
– Боже, ты остановилась на самом интересном месте!
– Потом вдруг на дереве закричала какая‑то птица, гадкая, отвратительная птица… Мы испугались и убежали.
Я не смогла сдержать слез, припала к груди Мишель и разрыдалась.
Неизвестно, сколько бы я так плакала, но, к счастью, наше исчезновение было замечено. Послышались крики девочек, нас разыскивали:
Мишель откликнулась:
– Идем!.. Мы не можем быстро!.. У Чалыкушу болит нога!..
– Ты правильно сказала, Мишель… И я плачу именно поэтому. Теперь мы можем пойти быстрее…
В ту ночь я ревела и в постели, когда все уже спали. Только теперь слезы уже не нужны были для роли, просто я сердилась на себя. Допустим, мне надо было солгать, чтобы доказать подружкам, что я не gourde. Но неужели на свете нет других имен? Почему я заговорила о своем кузене, о Кямране, которого я ненавидела больше всего в жизни? Я поклялась, что завтра утром, как только проснусь, возьму Мишель за руку, отведу ее в сторонку и скажу, что мой любовный рассказ – выдумка.
Но, увы, проснувшись на другое утро, я почувствовала, что от моего стыда и гнева не осталось и духу.
Так я и не осмелилась сказать правду Мишель, которая теперь смотрела на меня совсем другими глазами и относилась, как к больному ребенку.
Постепенно эта легенда стала известна всем. Правда, Мишель, видимо, строго наказывала хранить тайну, так как в глаза мне никто ничего не говорил. Но по взглядам девочек, по их смеху я понимала, что они хотят сказать. Это наполняло меня удивительной гордостью. Мне пришлось даже отказаться от болтовни и проказ. Теперь в глазах подружек я стала молодой девушкой, влюбленной в кузена. В этой роли мне никак не подходило прыгать, точно кукла на веревочке, и проказничать.
Но, как говорится, от самой себя не убежишь. Когда по вечерам на последней перемене я брала Мишель под руку и продолжала шепотом выдумывать все новые и новые небылицы, я иногда снова становилась похожей на бесенка.
Однажды мы опять возвращались с прогулки.
Мишель в тот день почему‑то не ходила с нами.
Она встретила меня у ворот, схватила за руку и стремительно потащила в глубь сада.
– У меня для тебя новость, – сказала она. – Она тебя обрадует и огорчит.
Лицо мое выразило недоумение.
– Сегодня в пансион приходил твой блондин‑кузен.
Я была поражена.
– Разумеется, он хотел повидаться с тобой. Ах, если б и ты осталась!..
Я не могла поверить. Разве Кямран пришел бы в пансион, не будь на то какой‑нибудь важной причины? Наверное, Мишель ошиблась.
Однако я не высказала Мишель этих сомнений и, сделав вид, будто верю, сказала:
– Что же, вполне естественно. Молодой человек пришел повидать девушку, за которой ухаживает.
– Как, наверное, досадно, что тебя не было, да?
– Разумеется.
Мишель погладила меня по щеке.
– Но ведь он опять придет, раз любит…
– Несомненно.
В тот же вечер сестра Матильда вызвала меня и передала две разрисованные коробки конфет, перевязанные серебряной тесьмой.
– Это принес твой кузен, – сказала она.
Я не любила сестру Матильду, но в эту минуту с трудом удержала себя, чтобы не броситься ей на шею и не расцеловать в обе щеки.
Значит, Мишель не ошиблась: Кямран действительно приходил в пансион. Если среди воспитанниц еще и оставались такие, которые сомневались в достоверности моей сказки, то теперь, увидев эти две коробки, они должны были подумать иначе. Как чудесно!..
В одной коробке были разноцветные конфеты с ликером, в другой – шоколад в позолоченных бумажках. Случись это полгода назад, я утаила бы сладости даже от самых близких подруг. Но в этот вечер, когда мы готовили в классе уроки, мои коробки ходили по рукам. Каждая девочка брала одну, две или три конфетки, кому сколько совесть позволяла.
Некоторые девочки издали делали мне многозначительные знаки. Я же, изображая смущение, отворачивалась в сторону, улыбалась. Как чудесно!..
Возвращая мне назад коробки, в которых, к сожалению, уже виднелось позолоченное дно, Мишель зашептала:
– Феридэ, представь, будто эти конфеты преподнесли тебе по случаю обручения.
Моя сказка обошлась мне слишком дорого. Но что поделать?
Прошло три дня.
Шел урок географии. Я трудилась над цветной картой для экзаменов. Рисовать красками мне всегда было трудно; от неловкости я без конца путала краски, пачкала себе руки и губы.
И вот, когда я была занята этой мазней, вошла дочь привратника и сказала, что в прихожей сидит мой кузен, который хочет меня видеть. Помню, я растерянно оглянулась по сторонам, обернулась к воспитательнице, не зная, как поступить.
– Ну, что ты ждешь, Феридэ, – сказала она. – Оставь карту на месте. Иди повидайся с гостем.
Оставить карту – нетрудно. Но с каким лицом я выйду к Кямрану?
Девочка, рядом с которой я сидела, смеясь, протянула мне маленькое зеркальце. На лицо, особенно на рот, страшно было смотреть. На уроках, где приходилось писать, я вечно совала ручку в рот, теперь же, во время рисования, мусолила кисть, поэтому губы мои пестрели желтыми, красными и даже фиолетовыми пятнами. Что предпринять? Оттереть платком, а тем более смыть водой с мылом – сейчас невозможно, только еще больше размажешь краски.
Дело было, конечно, не в Кямране. Ему я могла показаться в любом виде. Но перед подругами, которые, узнав, кто пришел, уже ехидно посмеивались, я должна была изображать влюбленную девицу или даже невесту. Ах, будь она неладна, вся эта комедия!
Проходя по коридору, я заглянула в зеркало. Боже мой, что делать? Будь я одна в эту минуту, здесь, перед дверью в прихожую, я никогда бы не осмелилась туда войти. Но, увы, вокруг были посторонние, которые могли иначе истолковать мои действия.
Итак, делать нечего. Я с силой толкнула дверь и бурей влетела в прихожую.