– Ш-ш, – прошипела она и прикрыла глаза, моля, чтоб громкий его крик не разбудил ребенка.
– И никаких «ш-ш»! – возмутился он. – Ясно?
Он ринулся в гостиную, оставив посреди коридора свои тапочки и разбросанные конверты на столе.
Рут, сделав еще один глубокий вдох, отвернулась от этого беспорядка и удалилась в противоположную часть дома.
Когда Лу вернулся к ней, он застал ее за кухонным столом. Она ела лазанью и салат, а рядом ждал своей очереди яблочный пирог. На экране стоявшего в гостином уголке телевизора мельтешили бабы в эластичных спортивных костюмах.
– Я думал, ты с детьми поужинаешь, – сказал он, последив за ней несколько минут.
– Я и поужинала, – сказала она с набитым ртом.
– В таком случае зачем есть опять? – Он посмотрел на часы. – Почти одиннадцать. Не поздновато ли для ужина, а?
– Ты же ешь в это время. – Она нахмурилась.
– Но не я жалуюсь, что толстею, после того как съедаю два ужина, да еще с пирогом! – хихикнул он.
Она проглотила то, что было у нее во рту, но уже с ощущением, будто глотает камни. Эти слова вырвались у него невольно, он не хотел ее обидеть. Он никогда этого не хотел, но тем не менее обижал. После долгого молчания, за время которого гнев Рут поостыл, а аппетит восстановился, Лу присел к ней за стол. За окном к холодному стеклу приникла темнота, ждущая, что ее впустят внутрь. А за ней, на той стороне бухты, как рождественские электрические гирлянды, свесившиеся с темных ветвей, миллионами огней сиял город.
– Странный выдался денек, – наконец проговорил Лу.
– Чем странный?
– Не знаю. – Он вздохнул. – Чудной какой-то. И чувствую я себя как-то не очень.
– Как и я все эти дни, – с улыбкой сказала Рут.
– Наверно, я заболеваю. Что-то мне… не можется.
Она пощупала его лоб.
– Жара у тебя нет.
– Думаешь? – Он изобразил удивление, а потом и вправду его почувствовал. – А кажется, что есть. Это все из-за того парня на работе. – Он покачал головой. – Странный тип.
Рут, нахмурившись, внимательно глядела на него: неумение объясниться было ему несвойственно.
– Поначалу все складывалось как будто хорошо. – Он поболтал вино в рюмке. – Я познакомился у входа в офис с неким Гейбом, бродягой, впрочем, не уверен, он, кажется, сказал, что у него есть крыша над головой, но при этом он сидел на улице и просил милостыню.
Тут раздались сигналы «электронной няньки», потому что Пуд начал подавать голос. Вначале это было лишь сонное кряхтенье. Однако Рут тут же опустила вилку и нож, а тарелку с недоеденным ужином отодвинула в сторону – и замерла с единственным желанием, чтоб звуки эти прекратились.
– Так или иначе, я угостил его кофе, и мы разговорились.
– Очень мило с твоей стороны, – отозвалась Рут. В ней встрепенулся материнский инстинкт, и все, что она слышала теперь, был голос ее ребенка, так как сонное покряхтывание и постанывание прекратились и уже перешли в полнозвучный плач.
– Он показался мне странно похожим на меня, – смущенно продолжал Лу, – и разговор у нас вышел странный: мы обсуждали обувь. – Он засмеялся, вспоминая, как это было. – Этот парень помнил, во что был обут каждый, кто входил в здание, и я его нанял на работу. Нет, не я, конечно, я позвонил Гарри и…
– Лу, милый, – перебила она, – ты что, не слышишь?
Он поглядел на нее непонимающим взглядом, поначалу лишь досадуя, что его прервали, но потом, склонив набок голову, прислушался. Тогда только до его сознания начал доходить этот плач.
– Ладно, давай иди, – вздохнул он и потер себе переносицу. – Но помни только, что я пытался поделиться с тобой тем, как провел день.
– Но помни только, что я пытался поделиться с тобой тем, как провел день. А то ты вечно упрекаешь меня, что я с тобой не делюсь.
– О чем ты говоришь! – Она раздраженно повысила голос. – Твой сын плачет. Так что же, я должна, по-твоему, сидеть тут, когда он просит помощи, и ждать, пока ты кончишь свой рассказ о каком-то помешанном на обуви бродяге? А может, лучше тебе встать и посмотреть, что с ребенком, без моего напоминания? Ты так не считаешь?
– Хорошо, я встану и посмотрю, – сердито буркнул он, не трогаясь с места.
– Нет уж, это сделаю я. – Она встала из-за стола. – Я хочу, чтобы ты это делал сам, по своей воле. Не как одолжение. Чтобы ты сам хотел это сделать.
– По-моему, и ты сейчас не очень-то рвешься к нему, – проворчал он, теребя запонки.
Она была уже возле двери, но остановилась.
– Да знаешь ли ты, что ты не провел с Россом ни единого дня один на один?
– Ты, наверное, очень не в духе, если назвала мальчика его настоящим именем! С чего бы это?
А ее как прорвало:
– Ни разу не сменил ему пеленку, ни разу не покормил!
– Кормил я его, – возразил Лу. Стенания стали громче.
– Ни одной бутылочки не вымыл, ни разу прикорма не приготовил, не гулял, не одевал на прогулки! Не оставался с ним ни разу, чтоб мне не вскакивать каждые пять минут и не забирать его у тебя, потому что тебе надо то мейл послать, то по телефону поговорить! А между тем ребенку уже больше года, понимаешь, Лу? Больше года!
– Ну давай, давай! – Он взъерошил волосы пятерней и застыл так, крепко и сердито зажав в руке пряди. – Ведь ты всегда интересуешься, как я провел день, так почему же мой рассказ так тебя раздражает?
– Ты настолько увлекся рассказом о себе, что даже ребенка не услышал, – устало сказала она, понимая, что этот разговор катится по привычной колее и грозит окончиться тем, чем оканчивался каждый второй из их разговоров, – ссорой.
Лу обвел взглядом комнату и театральным жестом простер руки к публике.
– Ты, наверное, считаешь, что я целыми днями в офисе только штаны просиживаю или в носу ковыряю? Нет, я работаю, тружусь, кручусь как белка в колесе, мечусь, хватаюсь то за одно, то за другое, как жонглер в цирке, ей-богу, чтобы ты и дети ни в чем не нуждались, чтоб было чем кормить Росса, так что можно и извинить меня за то, что я не каждое утро сую ему в рот банановое пюре!
– И никакой жонглер тут ни при чем, Лу, просто это твой выбор. В этом вся разница.
– Я же не могу разорваться, Рут. Если тебе нужна помощь по дому, то, как я тебе уже много раз говорил, скажи только слово, и мы в ту же минуту наймем няньку.
И понимая, что сам же усугубил ситуацию, приготовился к неизбежному взрыву, чуть было не добавив под нарастающие вопли Пуда: «И я обязуюсь с ней не спать!» Так он отвел бы от себя удар.
Но удара не последовало. Напротив – она словно сжалась, сникла и, покинув поле боя, поспешила к ребенку.
Нащупав пульт, Лу нацелил его, как пистолет, на телевизор и сердитым щелчком выключил его. Потные, затянутые в эластик бабы сначала сократились в размерах, превратившись в световое пятнышко в середине экрана, а потом и вовсе исчезли.
Он притянул к себе тарелку с яблочным пирогом и стал отщипывать от него кусочки, недоумевая, как быстро, стоило ему только переступить порог, началась эта ссора. Окончится она тем же, чем обычно кончались все ссоры: он ляжет в постель, а она будет уже спать или притворяться, что спит, и не пройдет и нескольких часов, как он проснется, усталый, невыспавшийся, примет душ и отправится на работу.
Он вздохнул и только тут, за собственным вздохом, различил уже не плач Пуда на мониторе, но потрескивание прибора. Он уже собирался его выключить, но, услышав какие-то новые шумы, прибавил звук. Кухню заполнили приглушенные рыдания Рут, и сердце у него защемило.