Погода установилась гнетуще душная и жаркая. Билли ел и потел, потел и ел, а его вес равномерно и неуклонно снижался. В конце недели, когда он арендовал автомобиль и отправился в путь по 95-й магистрали в сторону Нью-Хэмпшира и Мэна, он потерял еще одиннадцать фунтов и весил уже 156 фунтов.
В течение этой последней недели врачи из клиники Глассмана неоднократно звонили ему. То и дело звонил Майкл Хаустон. Хейди молча наблюдала за ним и курила. Когда он заговорил о том, что неплохо бы повидать Линду, она бесстрастно ответила:
— Я предпочитаю, чтобы ты этого не делал.
В пятницу, накануне отъезда, снова позвонил Хаустон.
— Майкл, — сказал ему Билли. — Я больше не отвечаю на звонки от врачей Глассмана и не буду отвечать на твои, если не прекратишь эту муру.
— Напрасно, — возразил Хаустон. — Послушай меня внимательно, Билли. Это очень важно.
Билли выслушал очередную порцию дурацких сентенций, испытывая гнев и обиду из-за предательства. Хейди снова была там. Ее переговоры с Хаустоном опять закончились слезами. Хаустон провел долгую консультацию с тремя Гномами клиники Глассмана («Не волнуйся, Билли, это оплачено: профессиональная привилегия») и снова встретился с Хейди. Все сошлись на том, что Билли не помешает серия психиатрических обследований.
— И я тебе очень советую по собственной воле согласиться на это, — заключил Хаустон.
— Еще бы! И я даже знаю, где ты рекомендовал бы мне пройти обследование. Разумеется, в клинике Глассмана. Угадал?
— Ну что ж, мы подумали, так было бы удобней всего.
— А как же иначе? И пока мне обследуют мозги, я буду пить барий и получать клизмы.
Хаустон красноречиво смолчал.
— А если я откажусь?
— Хейди имеет право прибегнуть к законным средствам, — осторожно ответил Хаустон. — Ты понимаешь?
— Я понимаю, — ответил Билли. — Ты имеешь в виду себя, Хейди и Трех Гномов из клиники Глассмана. Все вместе вы отправляете меня в санаторий «Саннивейл», где я научусь плести корзинки.
— Брось ты эту мелодраму, Билли! Она не меньше беспокоится о Линде, чем о тебе.
— Мы оба волнуемся за Линду, — сказал Билли. — Я и за Хейди волнуюсь. Конечно, бывают моменты, когда я на нее зол, но в целом по-прежнему люблю ее. И потому беспокоюсь. Так что она в какой-то степени ввела тебя в заблуждение, Майкл.
— Не знаю, о чем ты говоришь.
— Ясно, что не знаешь. И объяснять тебе не собираюсь. Она может тебе рассказать, хотя сомневаюсь. Хейди хотела бы забыть все, что случилось. Она могла бы излить тебе душу относительно некоторых упущенных деталей. Скажем так: у нее тоже есть свой комплекс вины. Кстати, если прежде она выкуривала пачку сигарет в день, то теперь выкуривает до двух с половиной.
Долгая пауза, потом Майкл Хаустон вернулся к своему обычному припеву:
— Что бы там ни было, Билли, но психиатрические тесты, поверь мне, в твоих же интересах и в интересах…
— Прощай, Майкл, — сказал Халлек и аккуратно положил трубку.
15. ДВА ТЕЛЕФОННЫХ РАЗГОВОРА
Оставшуюся часть дня Билли провел, вышагивая взад и вперед по прохладному кондиционированному дому, бросая взгляды на отражение своего нового облика в зеркалах и полированных поверхностях.
То, какими мы себя видим, гораздо в большей степени, чем мы полагаем, зависит от нашей концепции нормального телосложения.
Ничего утешительного в этой идее он не нашел.
Моя самооценка зависит от того, насколько я воздействую на окружающий меня мир. Что же получается? Если мистер Т. ходит по улице, держа под мышкой труд Эйнштейна, от этого он выглядит важным человеком, ученым.
Что же получается? Если мистер Т. ходит по улице, держа под мышкой труд Эйнштейна, от этого он выглядит важным человеком, ученым. Но разве в самом деле он становится от этого лучше?
Идеи Т. С. Элиота звучали в голове, как эхо далекого воскресного колокола. Нет, я не это имел в виду. Не это.
То, как мы воспринимаем реальность, гораздо больше, чем мы полагаем, зависит от нашей оценки собственного телосложения.
Да, реальность, — пожалуй, ближе к истине. Когда видишь, как тебя стирают фунт за фунтом на нет, подобно тому, как стирают с черной доски сложное уравнение — строку за строкой, на твое восприятие реальности это здорово влияет. Твоей личной реальности и всей в целом.
Он был толстым, жирным, как свинья. Потом стал плотным, потом нормальным (если такое понятие вообще существует), потом худым. Но теперь худоба переходила в новое качество, которое можно назвать «тощий». А что дальше? Дистрофик, истощенный, скелетообразный? дальше уже и вообразить было нечего.
Его не слишком беспокоила перспектива быть отправленным в санаторий для тихо помешанных. Чтобы организовать подобное, требуется время. Однако последний разговор с Хаустоном показал, насколько далеко зашло дело. Оказалось невозможным убедить кого-либо. Ни один человек ему не поверит. Захотелось позвонить Кирку Пеншли. Желание было почти неодолимым, хотя он и понимал, что Кирк сам позвонит, как только три сыскных компании, услугами которых пользовалась фирма, что-нибудь найдут.
Вместо этого Халлек позвонил в Нью-Йорк, разыскав нужный телефон в записной книжке. С тех пор как приключилась эта беда, имя Ричарда Джинелли то и дело всплывало в сознании. Теперь пришло время позвонить ему.
На всякий случай.
— «Три брата», — послышался голос в трубке. — Сегодня у нас в меню телятина «марсала» и наша фирменная версия «Фетуччине Альфредо».
— Меня зовут Уильям Халлек. Я бы хотел поговорить с мистером Джинелли, если он на месте.
После паузы в трубке послышался голос:
— Халлек?
— Да.
— Трубка была отложена в сторону, и Билли слабо различил звяканье посуды, чью-то брань на итальянском, чей-то смех. Как и все в его нынешней жизни, звучало это очень издалека.
Наконец трубку подняли.
— Уильям! — Билли вдруг пришло в голову, что никто больше его так не называл. — Как твои дела, дорогой?
— Я сбросил вес.
— Что ж, отлично, — сказал Джинелли. — Ты был слишком толст, Уильям. Прямо тебе скажу, — слишком. И сколько сбросил?
— Двадцать фунтов.
— О! Поздравляю! И сердчишко твое тебя поблагодарит. Трудно терять вес? Впрочем, не говори, сам знаю. Чертовы калории так и цепляются, висят, понимаешь, над поясом. Потом вдруг портки начинают по швам расползаться на заднице, когда туфель зашнуровываешь.
— Для меня это не составило труда.
— Заходи, Уильям, к «Трем братьям». Я тебя сам угощу отличной штукой — курицей по-неаполитански. Весь прежний вес вернешь с одного блюда.
— А что, пожалуй, ловлю тебя на слове. — Билли улыбался. Глядя на свое отражение в зеркале кабинета, он подумал, что в его улыбке слишком много зубов, слишком они близки к плоти губ. Улыбка исчезла с его лица.
— Я серьезно говорю, дорогой. Соскучился по тебе. Так давно не виделись, а жизнь-то коротка. Да, жизнь наша коротка, верно?
— Да, пожалуй.
Джинелли понизил голос:
— Я слыхал, у тебя там, в Коннектикуте, была неприятность. Мне было очень жаль, когда услышал.
— Откуда ты услышал? — удивленно спросил Билли. В газете Фэйрвью «Репортер» была лишь маленькая заметка в которой и имена-то не назывались, а в газетах Нью-йорка и того не было.