И даже не сознают этого. Заходя, они видят довольно уютную, хоть и полутемную комнату, с камином по левой стене, снабженным вечными дровами: четырьмя стальными трубками, раскрашенными под березу и маскирующими газовые горелки. Рядом, под превосходной репродукцией вангоговских «Подсолнухов», возвышается огромное мягкое кресло, в котором обычно восседает Генри. (Генри иногда говорит коллегам, что каждому психиатру следует иметь в кабинете по крайней мере одного Ван Гога.) В противоположном конце легкое креслице и диван. Генри всегда интересно, что именно выберет пациент. Правда, сам он слишком давно в деле, чтобы знать: выбранное впервые потом становится привычкой, и на последующих сеансах место останется неизменным. Он помнит, что на эту тему даже есть статья, только вот забыл чья. И в любом случае он обнаруживает, что со временем такие вещи, как газеты и журналы, съезды и семинары, интересуют его все меньше. Когда-то все было по-иному, но теперь ситуация изменилась. Он меньше спит, меньше ест и смеется гораздо меньше. Мрак просачивается и в его жизнь… тот самый поляризующий фильтр, и Генри сознает, что даже не противится этому. Меньше яркого света — спокойнее для глаз.
Барри Ньюмен с самого начала был диванным пациентом, но Генри ни разу не сделал ошибки, предположив, будто это имеет что-то общее с его психическим состоянием. Просто для Барри диван удобнее, хотя иногда Генри приходится протягивать ему руку, чтобы помочь встать, когда пятьдесят минут истекают. При росте пять футов семь дюймов Барри весит четыреста двадцать фунтов. Это и заставило его подружиться с диваном.
Сеансы с Барри Ньюменом обычно длятся долго, поскольку тот тщательнейшим образом перечисляет все подробности своих гастрономических похождений. Это вовсе не означает, что Барри — гурман, о нет, совсем напротив, Барри пожирает все, что оказывается в орбите его досягаемости. В этом отношении Барри настоящая машина для перемалывания пищи. И его память, по крайней мере в этом отношении, донельзя идентична. Барри в гастрономии все равно что старый друг Генри Пит — в географии и ориентировании на местности.
Генри почти оставил попытки оттащить Барри от деревьев и заставить его прогуляться по лесу, частично из-за спокойного, но неуклонного желания пациента обсуждать все съеденное в мельчайших деталях, отчасти потому, что Барри ему не нравится и никогда не нравился. Родители Барри умерли, оставив очень большое наследство, положенное на трастовый фонд до тридцатилетия сына. Тогда он сможет его получить, при условии, что будет продолжать психотерапию. Если же нет, основная часть останется в трастовом фонде до его пятидесятилетия.
Генри сомневается, что Барри Ньюмен доживет до пятидесяти. Кровяное давление Барри (как он с гордостью объявил) — сто девяносто на сто сорок. Холестерин огромный. Настоящая золотая жила липопротеинов.
— Я ходячий инсульт, я ходячий инфаркт, — твердил он с ликующей торжественностью человека, способного высказать жесткую неумолимую истину, потому что в душе сознает, что подобный конец не для него, о нет, не для него.
— На ленч я съел два двойных бургера, — рассказывает он сейчас, — я люблю именно такие, потому что сыр в них еще горячий.
Его пухлый рот, странно маленький для человека подобных размеров, чем-то напоминающий рыбий, сжимается и подрагивает, словно пробуя этот восхитительно горячий сыр.
— Запил молочным коктейлем, а на обратном пути прихватил парочку шоколадок. Потом подремал немного, а когда проснулся, сунул в микроволновку пакет замороженных вафель. Знаете, этих, хрустящих, «Легго-эгго».
Он смеется. Смех человека, охваченного приятными воспоминаниями о чудесном закате в горах, прикосновении к женской груди, прикрытой тонким шелком (не то чтобы Барри, по мнению Генри, когда-то испытывал нечто подобное), прогулке по теплому прибрежному песку.
Аззи потянулся, спрыгнул с кровати и удалился, ни разу не оглянувшись.
Дэн посидел еще немного, вслушиваясь в завывания ветра. Потом опустил верхний край кровати, закрыл простыней лицо Чарли и пошел в комнату дежурных медсестер, чтобы официально сообщить о смерти еще одного постояльца хосписа.
Да, но эти треклятые синяки на руке умирающего старика!
Карлинг откинулся назад на стуле, поглощая мятные подушечки. «Популярную механику» он сменил на иллюстрированный журнал с фотографией последней звезды телесериалов на обложке.
– Мистер Хейес скончался, – тихо сказал Дэн.
– Печально. – Карлинг не отрывался от журнала. – Но ведь потому их сюда и привозят.
Дэн поднял ногу, зацепил переднюю ножку стула, на котором сидел Карлинг, и с силой дернул. Стул вылетел, и здоровяк приземлился на пол. Коробка с мятными подушечками выпала из его руки. Он с недоумением уставился на Дэна.
– Ну что, теперь ты уделишь мне внимание?
– Ах ты, сукин… – Карлинг начал вставать, но Дэн уперся подошвой ботинка ему в грудь и прижал его к стене.
– Вижу, уделишь. Отлично. Прежде всего тебе же будет лучше какое-то время не пытаться встать. Просто сиди и слушай меня. – Дэн склонился вперед, зажав ладони между коленями. Очень крепко. Уж слишком сильно они чесались. Он хотел бить, бить, бить. В висках с шумом пульсировала кровь. Успокойся, сказал он себе. Не теряй контроля над ситуацией.
Но как же это оказалось тяжело!
– В следующий раз, когда увижу отметины твоих пальцев на руке пациента, я их сфотографирую, чтобы показать миссис Клаузен, и ты вылетишь отсюда как пробка, несмотря на все твои связи. А как только ты перестанешь быть моим коллегой по работе, я тебя найду и вышибу остатки мозгов.
Карлинг все-таки поднялся, опираясь на стену и не сводя глаз с Дэна. Он был выше ростом и фунтов на сто тяжелее. Его руки сжались в кулаки.
– А ну-ка попробуй! Чего откладывать? Давай прямо сейчас!
– Конечно, но только не здесь, – согласился Дэн. – Люди спят, и в доме покойный. С отметинами от твоих пальцев.
– Я ничего такого ему не сделал. Только замерил пульс.
Ты же знаешь, как легко поставить синяк больному лейкемией.
– Знаю, – кивнул Дэн, – но ты сделал это намеренно. Не понимаю почему, но сделал.
В мутных глаза Карлинга что-то промелькнуло. Не проблеск вины – Дэн сомневался в его способности чувствовать себя виноватым в чем бы то ни было. Это была тревога, когда он понял, что его видят насквозь. И страх, что его поймают.
– Тоже мне, начальник! Доктор Со-о-о-н. Думаешь, твое дерьмо не пахнет?
– Хватит трепать языком, Фред. Пошли на улицу. Я с удовольствием с тобой разберусь.
И он говорил правду. Внутри его таился другой, никому здесь не известный Дэн. Он теперь держался в тени, но никуда не делся и оставался все тем же отвратительным, не знающим удержу задиристым психопатом, каким был когда-то в пьяные дни. Краем глаза Дэн видел Клодетту и Джан, испуганно жавшихся друг к другу в дальнем конце коридора.
Карлинг ворочал мозгами, оценивая положение. Да, он превосходил противника по габаритам и длине рук, однако был далеко не в лучшей форме – спасибо нездоровой пище и пиву – и страдал одышкой. Но наибольшие опасения вызывало у него выражение лица этого тощего парня. Он уже видел такое, когда был байкером из «Дорожных святых». У некоторых ребят легко летели предохранители в башке. И тогда они крушили все вокруг, пока не кончался запал. Он по ошибке принимал Торранса за безвредного чудика, который слова поперек не скажет, даже если плюнуть ему в лицо. Но теперь понял, что парня следовало прозвать не «Доктор Сон», а «Доктор Псих».