Я хочу сказать, Уайрман буквально надрывал живот, а когда увидел, что я совершенно не понимаю, чем так его развеселил, загоготал еще сильнее, живот у него так и ходил ходуном. Он попытался поставить стакан на маленький столик, но промахнулся. Стакан выскользнул у него из руки, приземлился донышком на песок и застыл в вертикальном положении, как окурок в одной из урн с песком, какие раньше ставили рядом с лифтами в фойе отелей. Ему это показалось ну очень забавным, он указал на стакан.
– Такое и захочешь – не сделаешь! – удалось выдавить из себя Уайрману, и он снова зашелся смехом, приступы которого один за другим сотрясали его. Он раскачивался в шезлонге, одной рукой держась за живот, вторую прижимая к груди. Из памяти вдруг выплыли строки стихотворения, которое я выучил в школе более тридцати лет тому назад: «Мужчины не симулируют судорог, / Не прикидываются страдальцами…»
Я улыбнулся, улыбнулся и хохотнул. Потому что такое веселье заразительно, даже когда ты не знаешь, в чем соль шутки. И стакан Уайрмана, который упал так удачно, что из него не пролилось ни капли чая… это же забавно. Как прикол в мультфильме о Дорожном бегуне. Но смех Уайрмана вызвал не четко вставший на донышко стакан.
– Я не понимаю. Я хочу сказать, вы уж извините, если я…
– В каком-то смысле так оно и есть! – От смеха Уайрман, похоже, не мог связно говорить. – В каком-то смысле, в этом все дело! Только дочь! Разумеется, она – дочь крест…
Он раскачивался из стороны в сторону, вперед-назад, его сотрясали судороги смеха, и именно в этот момент шезлонг не выдержал, сломался с громким треском, отчего сначала Уайрмана бросило вперед, и на лице у него отразилось на редкость комичное изумление, а потом на песок. Падая, он задел рукой стойку зонта, она наклонилась вместе со столиком, из которого торчала. Порыв ветра подхватил зонт, раздув его, как парус, и потащил вдоль берега. Меня рассмешили не вылезшие из орбит глаза Уайрмана, не полосатые челюсти шезлонга, едва не сомкнувшиеся на нем, не его падение на песок. И даже не столик, взятый на буксир зонтом. Причиной стал стакан Уайрмана, который по-прежнему стоял на донышке между боком и левой рукой распростертого на песке мужчины.
«Акме айст ти компани», – мои мысли застряли в старых мультфильмах о Дорожном бегуне. – Мип-мип». Последнее, само собой, заставило меня вспомнить кран, тот самый, что покалечил меня, с гребаным сигналом заднего хода, который не сигналил. Тут же я увидел себя Злым койотом, зажатым в кабине корежащегося пикапа, с выпученными от недоумения глазами, с торчащими в разные стороны обтрепанными ушами, возможно, даже дымящимися на кончиках.
И я расхохотался. Не мог остановиться, пока не вывалился из своего шезлонга и не улегся рядом с Уайрманом… но тоже не задел стакан, который все еще стоял на донышке, словно окурок, воткнутый в песок урны. Казалось, я не мог смеяться сильнее, но мне это удалось. Слезы заструились по щекам, мир начал тускнеть, потому что поступление кислорода в мозг резко сократилось.
Уайрман, все еще смеясь, пополз на корточках за убежавшим столиком. Попытался ухватиться за стойку, но она откатилась в сторону, будто почувствовав его приближение. Уайрман плюхнулся лицом в песок, потом поднялся, смеясь и отплевываясь. Я перевернулся на спину, жадно ловя ртом воздух, на грани обморока, но смеясь.
Вот так я встретился с Уайрманом.
Один треугольный сектор порвался, и теперь зонт напоминал пьяного, который пытается казаться трезвым. Уайрман перенес уцелевший шезлонг к деревянным мосткам и, по моему настоянию, сел в него. Я же устроился на мостках. Пусть спинки не было, но подняться с них мне было куда проще (не говоря уже о сохранении достоинства). Уайрман предложил сходить в дом и заменить разлившийся ледяной чай свежим, но я отказался, согласившись, правда, разделить чай, чудом оставшийся в стакане Уайрмана.
Уайрман предложил сходить в дом и заменить разлившийся ледяной чай свежим, но я отказался, согласившись, правда, разделить чай, чудом оставшийся в стакане Уайрмана.
– Теперь мы братья-по-воде, – заметил он, когда мы выпили чай.
– Это какой-то индейский ритуал? – спросил я.
– Нет, это из «Чужака в чужой стране» Роберта Хайнлайна. Да будет благословенна его память.
Я вдруг подумал, что не видел его читающим, когда он сидел в полосатом шезлонге, но не стал озвучивать эту мысль. Многие не читают на пляже: от чтения при столь ярком свете у них болит голова. Я сочувствую людям, которые мучаются головными болями.
Он вновь начал смеяться. Закрыл рот двумя руками, как ребенок, но смех прорвал эту дамбу.
– Хватит. Господи, хватит. Я чувствую, что потянул все мышцы живота.
– Я тоже.
Какое-то время мы молчали. В этот день с Залива дул свежий, прохладный ветер, с явственным привкусом соли. Оторванный лоскут зонта трепало ветром. Темное пятно на песке (пролитый чай) практически высохло.
Он все-таки хохотнул.
– Ты видел, как стол пытался убежать? Этот гребаный стол.
Хохотнул и я.
Болело бедро и мышцы живота, но чувствовал я себя достаточно неплохо для человека, который смехом едва не вогнал себя в обморок.
– «Побег Алабамы», – вставил я.
Уайрман кивнул, все еще стирая с лица песок.
– «Grateful Dead». Тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Или где-то рядом. – И вновь хохотнул, засмеялся, загоготал. Обхватил руками живот и застонал. – Не могу. Должен остановиться, но… – Невеста крестного отца! Господи Иисусе! – И снова расхохотался.
– Только не говори ей, что я так ее назвал, – попросил я.
Смеяться он перестал, но улыбка осталась на лице.
– Я и не собирался, мучачо. Но… это шляпа, не так ли? Большая соломенная шляпа, которую она носит. Как Марлон Брандо в саду, когда играет с маленьким мальчиком.
На сегодня мы вроде бы насмеялись, но я кивнул, и мы вновь загоготали.
– Если мы заржем, когда я буду вас знакомить, – сказал он (и мы заржали, от одной мысли, что заржем), – будем говорить, что вспомнили, как я сломал шезлонг, хорошо?
– Хорошо. Правильно ли я понял, что она и впрямь имеет отношение к мафии?
– Ты действительно ничего не знаешь?
– Абсолютно.
Он указал на виллу «Розовая громада», которая с такого расстояния казалась совсем маленькой. Похоже, дорога домой будет долгой.
– Кому, по-твоему, принадлежит вилла, в которой ты живешь, амиго? Я понимаю, ты платишь риелтору или компании «Дома для отдыха», но на чьем банковском счете в конце концов осядут твои денежки?
– Готов предположить, что на банковском счете мисс Элизабет.
– Правильно. Мисс Элизабет Истлейк. Учитывая возраст дамы, а ей восемьдесят пять, ты мог бы называть ее старая мисс. – Он вновь рассмеялся, покачал головой. – Пора бы это прекратить. Но, откровенно говоря, давно уже у меня не было повода так поржать.
– У меня тоже.
Он посмотрел на меня (безрукого, заштопанного с одного бока) и кивнул. Потом какое-то время мы разглядывали Залив. Я знал, что люди приезжают во Флориду, когда становятся старыми и больными, потому что здесь тепло чуть ли не круглый год, но, кроме того, свою лепту вносит и Мексиканский залив. Целебным является даже взгляд на эту залитую солнцем спокойную водную гладь. Слово-громадина, не так ли? Я про Залив. Достаточно большой, чтобы бросать в него много чего и наблюдать, как оно исчезает.
Наконец Уайрман продолжил:
– И кому, по-твоему, принадлежат дома между твоей виллой и этой гасиендой? – Через плечо он указал на белые стены и оранжевую крышу.