Но он думал о чем-то другом и не среагировал на ее слова.
– С похорон прямиком возвращайся домой. Ты меня слышишь?
– Конечно.
– Хорошо. Теперь поторопись, а то опоздаешь.
Он в самом деле опоздал, хоть и ненамного. Собравшиеся перед церковью люди уже начали растерянно оглядываться по сторонам.
– Вот он! – вскричала миссис Лейн и с облегчением перекрестилась.
Уильям занял свое место впереди, и процессия вступила под церковный свод.
В ходе службы Уильям вставал, садился, преклонял колени и бормотал «аминь» вместе со всеми. И разумеется, пел. Голос его привычно сплачивал и организовывал голоса остальных прихожан, включая полуглухих фабричных. А так как Уильям знал все гимны наизусть, доведя их исполнение до автоматизма, пение нисколько не мешало ему думать о своем.
Страуд… Вот что его тревожило. Надежные люди, разосланные им по всем питейным заведениям вдоль Страудского тракта, помимо чутких ушей, имели рты, и эти рты пересказывали Уиллу все там услышанное. У страудских фабрикантов появились новые заказы. Рабочие, которых они уволили в период спада, теперь снова были востребованы, и хозяева обещали платить им не меньше, чем платил Беллмен.
– Некоторые всерьез подумывают о возвращении, – доносил один из информаторов. – По крайней мере те, у кого в Страуде остались семьи.
Уильям был расстроен, но не удивлен. Терять опытных работников, конечно, не хотелось. Самым простым вариантом было предложить им больше денег. Но где гарантии, что в Страуде не ответят тем же? Поднимать зарплаты несложно, куда труднее сдерживать их в разумных пределах. Должен быть какой-то другой выход. И над этим следовало подумать.
Из-за переутомления и хронического недосыпания под глазами Уильяма набухли мешки, румянец сошел со щек, белки налились кровью. Во время церемонии он сохранял отрешенный вид, – впрочем, со стороны это выглядело как естественная реакция на тяжелую утрату.
При выходе из церкви в дверях образовался небольшой затор, и Уильям, погруженный в свои мысли, налетел на шедших впереди. Один из этих людей развернулся, и лицо его показалось Уильяму смутно знакомым. Склонив голову набок, человек устремил на него взгляд – прямой, ироничный, оценивающий. Где-то они уже встречались, но где именно, вспомнить не удалось. Вроде пустячный эпизод, но Уильям почему-то никак не мог выбросить его из головы.
В особняке Беллменов он выпил пару бокалов с друзьями Пола, соседями и несколькими людьми из фабричного руководства.
– Что за тип был сегодня на похоронах? – спросил он у Неда. – Лицо вроде знакомое, но имя не припоминаю.
– Как он выглядел?
Уильям открыл рот, собираясь описать этого человека, но – видимо, от усталости – не смог воссоздать в памяти его облик.
– Сюда он не заходил? – спросил Нед.
– Нет.
– Ты лучше меня знаешь друзей мистера Беллмена. Уж если ты его не опознал, то я не смогу тем более.
– Это верно.
Безмолвие казалось неестественным. Уильям привык к грохоту станков, крикам рабочих, шуму водяного колеса – каждый из этих звуков имел собственный тон и ритм, а вместе они составляли какофонию, слишком хорошо ему знакомую, чтобы вызывать раздражение. Странно было в будний день слышать крики грачей, кружащих над корпусами. Более того, он мог отчетливо слышать биение собственного сердца и даже пульсацию крови в венах. Открыв дверь кабинета, он неожиданно увидел нечто черное и бесформенное, примостившееся на его рабочем столе. В следующий миг это черное взмыло в воздух и устремилось на Уильяма, колыхаясь и разрастаясь в полете.
Уильям с криком поднял руки, пытаясь защититься, – но чернота уже плавно оседала на пол.
Оказалось, это всего лишь ткань. Образец превосходной черной ткани из мериносовой шерсти, распахнутое окно и сквозняк, возникший при открывании двери, – ничего более.
Оказалось, это всего лишь ткань. Образец превосходной черной ткани из мериносовой шерсти, распахнутое окно и сквозняк, возникший при открывании двери, – ничего более. На бумажке, приколотой к образцу, почерком его дяди было написано: «Уиллу – для Портсмута? П.».
Уильям взял ручку, макнул ее в чернильницу и уже поднес к бумаге, чтобы написать ответ, и только тут вспомнил, что его дядя мертв.
«Я видел того человека прежде, – подумал он вдруг. – На похоронах мамы».
Ему пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы сохранить равновесие.
Когда он шел от фабрики к дому, быстро темнеющее небо казалось исполненным какой-то неясной угрозы. Ему хотелось поскорее ощутить стены вокруг себя, крышу над головой и спасительные объятия Розы. Он старался не смотреть на густые кроны деревьев, шелестевшие в сумраке, и испытал огромное облегчение, дойдя до двери коттеджа.
– Уильям Беллмен, что же ты вытворяешь? Ты обещал сразу после похорон прийти домой, а вместо этого до темноты проторчал на фабрике.
Роза была слишком заботливой матерью, чтобы кричать дома при спящих детях, и потому выражала негодование звенящим шепотом.
– Ты забыл, что у тебя есть семья? Ты хоть раз в последние дни подумал о детях? Ты хоть раз вспомнил обо мне? Потому что все мы только о тебе и думаем – и вот что получаем взамен!
Она отвернулась, склонившись над мойкой, но Уильям успел заметить слезы на ее щеках.
Он посмотрел на кухонный стол. С уборкой посуды после ужина Роза явно припозднилась.
– Мы ждали тебя. Мы долго тянули с ужином, хотя дети проголодались. Мы ждали, потому что ты был на похоронах и мы хотели тебя утешить!
Уильям опустился на колени в углу кухни, прижимая кулаки к глазам, как это делали его сыновья, когда плакали. Однако он не плакал. Плечи его тряслись, боль поднялась из груди и сдавила горло; он задыхался, но так и не смог заплакать.
Он слышал тихое звяканье тарелок в мойке, а затем Роза склонилась над ним, вытирая руки полотенцем. Эти же еще влажные руки его обняли, и он почувствовал, как ее щека легла ему на макушку.
– Извини. Я понимаю, эти похороны… Он был тебе как отец. Мне очень жаль.
Она заставила его съесть несколько кусочков хлеба и сыра. Она подавала ему поздние сливы, перед тем вынимая из них косточки. Она уложила его в постель, и они – с неожиданной силой и страстью – занялись любовью. После этого они уснули в объятиях друг друга.
На следующее утро Уилл еще до рассвета выскользнул из теплой постели и отправился на фабрику.
В любое время дня он был доступен всем желавшим к нему обратиться. Люди должны сознавать, что на корабле есть капитан и он крепко держит штурвал. Его уверенность должна передаваться подчиненным. И он старался все время быть на виду. Он шел туда, где в его присутствии возникала потребность. Он отвечал на любые вопросы: простые и сложные, банальные и хитроумные. Он общался с мастерами, клерками, ткачами, стригальщиками, сукновалами, красильщиками, грузчиками и прядильщицами. Он никогда не забывал кивком поприветствовать Немого Грега и ободряюще хлопнуть по крупу трудягу-ослика, если эта парочка попадалась ему на пути. Все должны знать, что фабрика находится в надежных руках.
И лишь когда под вечер фабричный шум стихал, для него наступало время бумажной работы: проверки счетов, подведения баланса, написания писем. Покончив с этим, Уильям переходил к личным финансам своего дяди, которыми тоже пришлось заниматься ему. Он из своего кармана рассчитался с мелкими долгами Пола, позаботился о том, чтобы за миссис Лейн сохранилось место экономки, регулярно платил садовнику, обсуждал разные вопросы с управляющим банком.
– Как долго это будет продолжаться? – спросила Роза в конце недели, на протяжении которой Уильям работал по семнадцать часов в день.