Китти это не понравилось. Не это она хотела сказать своим зрителям.
– Итак, вы исключаете возможность демократии в этой стране. Вы никогда не согласитесь с политикой «один человек – один голос», но всегда будете отстаивать господство белого человека…
Шаса сразу прервал ее:
– Политика «один человек – один голос» не приведет к формированию черного правительства, как вы считаете, а создаст зулусское правительство, потому что зулусы численностью превосходят любую другую группу. Мы получим зулусского диктатора вроде доброго старого короля Чаки, и это будет ужасно.
– У меня нет решения, – перебил он ее. – Нам придется искать его всем вместе, но я надеюсь, это будет система, в которой каждая племенная группа, черная, коричневая или белая, сможет сохранить свою идентичность и территориальное единство.
– Благородная концепция, – согласилась Китти. – Но скажите, какая из обладавших верховной политической властью групп в истории человечества отказывалась от этой власти без вооруженной борьбы? Вы искренне верите, что белое население Южной Африки станет первой такой группой?
– Нам придется самим создавать свою историю. – Шаса улыбался ей так же сладко, как она ему. – Между тем материальные условия существования черных в этой стране в пять-шесть раз лучше, чем в других африканских странах. В расчете на душу населения мы тратим на обучение черных, на больницы для черных и на дома для черных больше, чем в любой другой африканской стране.
– А насколько сопоставимы траты на обучение черных с тратами на обучение белых? – спросила Китти. – Согласно моим сведениям, на образование белого ребенка тратится в пять раз больше, чем на образование черного.
– По мере роста благосостояния нации мы стараемся уничтожить это неравенство; если будет расти производительность труда черных крестьян, значительная часть получаемых от них налогов пойдет на образование. А сейчас 95 процентов всех налогов дает белое население.
Не в этом направлении должно было идти интервью, и Китти упрямо попыталась изменить его ход.
– А как и когда с черным населением начнут обсуждать возможные перемены? Правильно ли будет утверждать, что нынешняя политическая система, которая позволяет шестой части населения решать судьбу всех остальных, категорически отвергает почти всех черных и определенно всех образованных и высококвалифицированных черных, природных лидеров?
Они еще обменивались выпадами, когда Хэнк оторвался от видоискателя камеры и закатил глаза.
– Пленка кончилась, Китти. Ты говорила, что потребуется двадцать минут, в бобине было сорок пять.
– Ладно, Хэнк. Это моя вина. Не думала, что к нам в программу явится такой фанатичный расист. – Она ядовито улыбнулась Шасе. – Можешь сворачиваться, Хэнк, увидимся завтра. В девять утра в студии. – Она повернулась к Шасе, и оба даже не посмотрели, как Хэнк вышел из комнаты. – Так что мы решим? – спросила она Шасу.
– Что проблема настолько сложна, что никто, даже члены правительства, этого не осознает.
– Она неразрешима? – спросила Китти.
– Несомненно – если все в этой стране и наши друзья за рубежом не проявят деликатность и добрую волю.
– Россия? – насмешливо спросила она, и он содрогнулся.
– Британия.
– А как же Америка?
– Нет. Британия понимает. А Америка слишком занята собственными расовыми проблемами. Она не заинтересована в распаде Британской империи. Но мы всегда поддерживали Британию, и теперь Британия поддержит нас.
– Ваша уверенность в благодарности великой державы обнадеживает. Но я думаю, что в следующее десятилетие вы обнаружите значительный рост озабоченности правами человека, и инициатором будут Соединенные Штаты.
Но я думаю, что в следующее десятилетие вы обнаружите значительный рост озабоченности правами человека, и инициатором будут Соединенные Штаты. По крайней мере я на это надеюсь, и наша телевизионная корпорация сделает все, что в ее власти, чтобы усилить эту волну.
– Твоя задача – рассказывать о действительности, а не пытаться ее изменить, – сказал Шаса. – Ты репортер, а не высший судия.
– Если ты в это веришь, ты очень наивен, – улыбнулась она. – Это мы создаем королей и свергаем их.
Шаса посмотрел на нее так, словно впервые увидел.
– Боже, ты в той же властной игре, что и все остальные.
– Это единственная игра в городе, приятель.
– Ты безнравственна.
– Не больше, чем ты.
– Нет, гораздо больше. Мы готовы принимать решения и отвечать за их последствия. А вы все разрушаете, а потом, как ребенок сломанную игрушку, отбрасываете в сторону и без малейших угрызений совести ищете новый сюжет, чтобы благодаря ему продать как можно больше рекламного времени.
Он рассердил Китти. Она скосила глаза, прищурилась, так что они превратились в яркие наконечники стрел, и веснушки у нее на носу и щеках загорелись, как частички золотой фольги. Он взволновался оттого, как она сбросила маску: перед ним был соперник, грозный и жесткий, таких ему не приходилось встречать. Ему захотелось еще больше раздразнить ее, заставить полностью выдать себя.
– Ты стала телегуру Южной Африки только по одной причине. Не благодаря сочувствию угнетенным черным массам, а исключительно потому, что учуяла запах крови и насилия. Ты почувствовала, что здесь начинаются волнения, и хочешь заснять их…
– Сволочь, – прошипела она. – Я стремлюсь к миру и справедливости.
– Китти, золотко, мир и справедливость некиногеничны. Ты здесь, чтобы снимать убийства и крики, а если вскоре не получишь такую возможность, что ж, события легко подтолкнуть… ты сама их подтолкнешь.
Она вскочила, глядя ему в лицо, ее губы побелели от гнева.
– Целый час ты изрыгаешь омерзительнейший расистский яд, а теперь обвиняешь меня в нечестности. Называешь агентом-провокатором будущего насилия!
Он снисходительно улыбнулся – эта высокомерная улыбка бесила его противников в парламенте, – и этого Китти не смогла перенести. Дрожа от ярости, с побледневшими губами, она бросилась на него и попыталась обеими руками вцепиться в его единственный глаз.
Шаса перехватил ее запястья и поднял Китти над полом. Ее поразила его сила, но она резко вскинула колено, целя Шасе в пах. Шаса успел чуть повернуться, и удар пришелся в жесткую мышцу на ребрах.
– Где такая хорошая девочка научилась такому приему? – спросил он, завел ей руки за спину, сжал их одной левой, а потом наклонился к Китти. Она стиснула губы и попыталась отвернуться, но он отыскал ее рот и, пока целовал, свободной рукой расстегнул Китти блузку и сжал ее маленькие груди. Ее соски торчали, как спелые ягоды тутовника; она была возбуждена так же сильно, как он, но продолжала брыкаться и плеваться в ярости.
Он повернул ее и бросил лицом вниз на пухлый подлокотник кожаного кресла, прижимая рукой между лопаток и приподняв другой ее зад. Так в Шасиной школе пороли палкой, и теперь – Китти продолжала брыкаться и кричать – он вытянул из петель ее джинсов ремень, спустил джинсы и панталоны до щиколоток и встал вплотную. Белые ягодицы Китти сводили его с ума.
Хотя она не прекращала сопротивляться, но слегка приподняла бедра и прогнула спину, чтобы облегчить ему доступ, и, только когда это произошло, перестала бороться и сильно прижалась к Шасе, всхлипывая от усилий, чтобы не отставать от него.
Для обоих все кончилось чересчур быстро. Китти откатилась, притянула его в кресло и прерывающимся голосом прошептала ему рот в рот:
– Хороший способ прекращать спор, должна отдать тебе должное.