– Знаешь что, – задумчиво сказал Шон, – если сегодня вечером не сможешь уснуть и придешь к десяти к дыре, сможешь снова застукать меня за кражей персиков.
Одри потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он сказал. Потом она снова покраснела, хотела что-то сказать, но не смогла. Повернулась, взметнув юбки, и исчезла среди полок. Шон доел персик и бросил косточку на пол.
Он все еще улыбался, когда присоединился к остальным.
– Эй, Карл, долго ты еще?
На ровном месте натянули большой брезент для танцев, и по углам к столбам подвесили фонари. Слышно было, как настраивают скрипки и астматически вскрикивает единственное концертино.
Мужчины группами собирались среди фургонов или сидели у ям для браавлис; тут и там видно было, как к небу поднимается днище кувшина.
– Не хочу усложнять, Уэйт, – Петерсен подошел туда, где стоял со своими офицерами Уэйт, – но я видел, что ты поместил Денниса в отряд Гюнтера.
– Точно.
Уэйт протянул ему кувшин, Петерсен взял его и обтер горлышко рукавом.
– Дело не в тебе, Гюнтер, – он улыбнулся Нойвенхьюзену, – но я был бы гораздо спокойней, будь Деннис в моем отряде. Приглядел бы за ним, понимаете?
Все смотрели на Уэйта, ожидая его ответа.
– Никто из парней не едет с отцом. Мы же договорились об этом. Прости, Дэйв.
– Но почему?
Уэйт отвернулся и посмотрел за фургоны, на яростный красный закат над откосом.
– Это не охота на антилоп, Дэйв. Возможно, тебе придется принимать решения, которые тебе будет легче принять, если рядом не будет твоего сына.
Все одобрительно заговорили, а Стеф Эразмус извлек изо рта трубку и громко плюнул в огонь.
– Бывает такое, на что мужчине трудно смотреть. И потом трудно забыть. Он не должен видеть, как его сын впервые убивает человека, и не должен видеть, как умирает его сын.
Все смолкли, понимая, что он прав. Много об этом не говорили – излишек слов вредит твердости духа, – но они были знакомы со смертью и понимали, о чем говорил Эразмус. Один за другим они повернули головы и посмотрели туда, где за кострами собиралась молодежь. Деннис Петерсен что-то сказал – слов они не разобрали, но вокруг Денниса рассмеялись.
– Чтобы выжить, человек иногда вынужден убивать, – сказал Уэйт, – но когда он убивает молодым, он что-то теряет… уважение к жизни; он делает ее слишком дешевой. То же и с женщинами – мужчина не должен иметь женщину до того, как поймет ее. Иначе и это обесценится.
– У меня первая женщина была в пятнадцать лет, – сказал Тим Хоуп-Браун, – но нельзя сказать, чтобы это сделало их дешевле; напротив, они слишком дороги.
Первым над шуткой гулко захохотал Уэйт.
– Хорошо, – согласился Шон, – пять шиллингов в банке. Победитель забирает их.
– Пять шиллингов – это разумно, – высказал свое мнение Карл, – но договоримся: потом – никаких споров.
– Только убитые, раненые не в счет, – сказал Шон.
– И должны быть свидетели, – настаивал Фрикки Ван Эссен.
Фрикки старше остальных, и глаза у него уже слегка осоловели от выпитого за вечер.
– Хорошо, только мертвые зулусы и свидетели каждого убийства. Кто убьет больше всех, забирает банк. – Шон осмотрел лица собравшихся в поисках знаков согласия. Гаррик прятался на краю. – Банкиром будет Гарри. Иди сюда, Гарри, давай твою шляпу.
Они сложили деньги в шляпу Гаррика, и тот пересчитал их.
– Два фунта от нас восьмерых.
– Верно.
– Эй, победитель сможет купить собственную ферму!
Все рассмеялись.
– Верно.
– Эй, победитель сможет купить собственную ферму!
Все рассмеялись.
– У меня в седельной сумке есть пара бутылок кейпсмоука, – сказал Фрикки. – Пошли разопьем их.
– Ты куда, Шон?
– Скоро вернусь.
– Но куда ты?
– Ты правда хочешь, чтобы я сказал?
– А, понимаю. Но не уходи надолго.
– Потанцуй с Карлом.
– Нет, я дождусь тебя. Пожалуйста, Шон, возвращайся быстрей. У нас осталось так мало времени.
Шон выскользнул за кольцо фургонов. Держась в древесной тени, он обогнул магазин Пая, бегом преодолел переулок, перепрыгнул через канаву и сквозь проволочную изгородь пробрался на плантацию. Здесь было темно и тихо, как она и сказала; сухая листва шуршала под ногами, треснула ветка. В темноте что-то торопливо пробежало на маленьких ножках. В животе у Шона дрогнуло – нервы, это всего лишь кролик. Он подошел к ограде и поискал дыру; пропустил ее, повернул назад, нашел и через нее пролез в сад. Стоя спиной к стене растительности, подождал. Деревья в лунном свете казались серыми, внизу – черными. За ними он видел крышу дома. Конечно, она придет. Ведь он велел.
Часы на церкви прозвонили час, потом четверть часа. Проклятие, рассердился Шон.
Он прошел через сад, из осторожности держась в тени. В одном из боковых окон горел свет, на траву ложился светлый прямоугольник.
Шон осторожно обошел дом.
Она стояла у окна, у нее за спиной горела лампа. Лицо оставалось темным, но свет сзади превратил волосы в сверкающий ореол. Она оперлась на подоконник, в ее позе было желание. Он видел сквозь платье очертания ее плеч.
Шон свистнул – негромко, так, чтобы услышала только она, – и девушка вздрогнула. Еще секунду она смотрела в окно, потом медленно, с сожалением покачала головой. Потом задернула занавеску, и сквозь нее Шон увидел, как передвинулась ее тень. Лампа погасла.
Шон пошел назад через сад и плантацию. Он дрожал от гнева. Из переулка он услышал музыку на площади и ускорил шаг. Повернул за угол и увидел огни и движение.
– Сопливая дуреха! – произнес он вслух, все еще испытывая гнев, но и что-то еще. Страсть? Уважение?
– Где ты был? Я жду целый час! – Собственница Энн.
– За горами, за долами.
– Не смешно! Шон Кортни, где ты был?
– Хочешь потанцевать?
– Нет.
– Ладно, не будем.
Карл и другие стояли у ям с углями. Шон направился к ним.
– Шон, Шон, прости. – Кающаяся Энн. – Мне нравится танцевать. Давай потанцуем.
Они танцевали, толкаясь среди других плясунов, но оба молчали, пока оркестранты не смолкли, чтобы вытереть пот со лба и промочить пересохшее горло.
– У меня есть кое-что для тебя, Шон.
– Что?
– Идем, покажу.
Она повела его в сторону от света и фургонов и остановилась у груды одеял и седел. Энн наклонилась, развернула одно из одеял и достала из него куртку.
– Я сама ее сделала. Надеюсь, тебе понравится.
Шон взял куртку. Она была из овчины, обработанной и отполированной, сшитой с любовью. Шерсть на изнанке была снежно-белая.
– Чудесная куртка, – сказал Шон. Он видел, что на ее изготовление пошла шкура ягнят. И почувствовал себя виноватым: подарки всегда смущали его. – Большое спасибо.
– Примерь, Шон.
Теплая, удобная в талии, не стягивающая плечи, она облегала его могучий торс. Энн стояла совсем близко.
– Тебе идет, – сказала она. Самодовольная радость дающего.
Он поцеловал ее, и настроение изменилось. Энн крепко обняла его за шею.
– О Шон, я не хочу, чтобы ты уходил.