– Проследи, чтобы моя записка попала к господину Людовичи.
На улице солнце пекло еще жарче, чем прежде, толпа стала еще плотнее, а запах – еще отвратительнее. Матиас почесал бороду. Пот стекал у него по спине, глаза слезились. Ему хотелось принять ванну – если это возможно в Париже. И хорошо бы снова вскочить на лошадь, чтобы оказаться подальше от прилипавшей к сапогам грязи. Грегуар тем временем указал на длинный ряд шумных, забитых людьми строений, похожих на свинарники.
– Студенческие таверны, – сообщил он.
Он слышал имена королевы, Екатерины Медичи, ее сына, короля Карла, и его брата Генриха, герцога Анжуйского, а также герцога де Гиза, предводителя парижских католиков. Гораздо чаще, чем хотелось бы Тангейзеру, звучало имя Гаспара де Колиньи, известного демагога из числа гугенотов и адмирала Франции. Этот человек морил голодом Париж в 67-м году, его немецкие наемники разорили почти всю страну, а теперь – по слухам – он жаждал войны с Испанией и Нидерландами. Эта банда недоумков и негодяев уже трижды ввергала Францию в бессмысленную гражданскую войну.
Тангейзер не вмешивался в политику и даже не интересовался ею, поскольку никак не мог повлиять на ход событий. Сильные мира сего были преисполнены ощущения собственной значимости: их самые примитивные чувства вращали колеса истории. Правители Франции были не более испорчены или некомпетентны, чем где-либо еще, но Матиас полюбил эту страну, и поэтому их преступления вызывали у него особенно сильное отвращение. Но тут ему принесли вино и еду, и настроение иоаннита явно улучшилось.
Прислуживавшая в трактире девушка не знала, будет ли слуга рыцаря принимать участие в трапезе. Когда Тангейзер взглядом указал мальчику на угощение, тот удивился не меньше ее. Пирог был жирным, сочным и вкусным. Похоже, Грегуар не ел досыта с тех пор, как сосал материнскую грудь – если ему вообще было ведомо подобное удовольствие. Каприз Матиаса изменил судьбу этого паренька. Точно так же в детстве его собственную жизнь изменил душевный порыв одного незнакомца. Наверное, следовало найти кого-нибудь посимпатичнее, чей вид вызывал бы уважение к хозяину, но сердце Тангейзера восставало против этой мысли. Он выбрал этого парня и не бросит его.
Грегуар зашелся в приступе сильного кашля. Когда лицо его побагровело, а затем начало синеть, Матиас встал и хлопнул помощника ладонью между лопаток. Куски пирога разлетелись по столу, и мальчик стал жадно хватать ртом воздух. Потом он чихнул, и остатки пищи вылетели у него из носа.
– Откусывай понемногу и жуй двенадцать раз. Умеешь считать до двенадцати? – спросил его путешественник.
– Я могу считать до пятидесяти, – отозвался маленький парижанин.
– О, ты образованнее многих, но хватит и двенадцати.
Грегуар последовал совету своего нового господина, но вдруг заметил что-то за его спиной и, покраснев, смущенно опустил взгляд в тарелку. Тангейзер повернулся.
За соседним столиком двое студентов, хихикая и гримасничая, передразнивали мальчика. С ними сидели две девушки-подростка, но шутки парней, похоже, их не впечатляли. Матиас вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел на студентов, которые явно выпили лишнего, что было одной из причин их веселого настроения.
– Если вас так забавляет несчастье, я могу дать вам повод для смеха, – предложил им приезжий.
Эти слова тоже вызвали смех, скорее нервный, чем оскорбительный, но Тангейзер считал, что человек имеет право насладиться пирогом без того, чтобы какие-то подонки насмехались над его лакеем. Поднимаясь со скамьи, он схватил одного юнца за горло. Второй отскочил, но рыцарь поймал его за волосы. Потом он подождал немного, чтобы извивавшиеся в его руках студенты могли рассмотреть его лицо, и потащил обоих к выходу.
На улице он поволок их к сточной канаве, где зловонные кучи нечистот ждали лопат сумасшедших.
Там госпитальер стукнул парней друг о друга головами и оставил валяться в грязи. Повернувшись к таверне, Матиас увидел в дверях младшую из девушек. Она стояла, уперев кулачки в бедра. Обе руки ее были испачканы чернилами.
– Зачем вы это сделали? – спросила она возмущенно.
Тангейзер окинул ее внимательным взглядом. Девушка смотрела на него, вздернув подбородок. Ее темные глаза полыхали яростным огнем, а волосы, черные, как вороново крыло, были пострижены очень коротко, почти как у мальчика. Девчонка была худой, и рыцарь подумал, что ей не больше тринадцати лет. Ее нельзя было назвать красавицей, но силе духа юной парижанки можно было только позавидовать, а это много значило для Матиаса. Девушка не красилась, но от гнева ее щеки порозовели.
Тангейзер вежливо склонил голову:
– Урок хороших манер им не повредит.
– Хороших манер? – Похоже, девчонка намекала, что его манеры тоже оставляют желать лучшего. – Да, они подло себя вели по отношению к вашему мальчику. Жестоко. Но вы пытались их убить.
Иоаннит рассмеялся:
– Ты забываешь, что я предложил им извиниться.
– Вы им угрожали и напали раньше, чем они смогли ответить.
– Прошу прощения, если наши воспоминания не совпадают.
Девушка пристально смотрела на него, явно не собираясь уступать. Тангейзер оглянулся. Юнцы поднялись на четвереньки и оценивали ущерб, нанесенный их одежде, – он оказался катастрофическим. Увидев, что путешественник смотрит на них, и, вероятно, заметив девушку, они вскочили и бросились прочь.
– Видишь. Никакого вреда, который нельзя было бы устранить погружением в реку. – Тангейзер повернулся к девушке, которая, похоже, ничуть не смягчилась. – Да будет мне позволено заметить, – продолжал он, – что они оставили тебя в обществе явного грубияна, а это не лучшим образом характеризует их храбрость.
– Я не в вашем обществе.
– Тогда прими мое приглашение и раздели с нами трапезу. Я Матиас Тангейзер, граф де Ла Пенотье, рыцарь ордена святого Иоанна.
Парижанка не ответила, но кулаки ее разжались.
– Я провел в городе меньше часа, причем это мой первый визит сюда. И его жителей никак не назовешь сердечными, – добавил госпитальер.
– Неудивительно. – Его собеседница скрестила руки на груди.
Тангейзер склонил голову, принимая этот упрек:
– В любом случае я приношу извинения за причиненные неудобства.
Губы девушки сомкнулись, словно она спорила сама с собой, как минуту назад спорила с обидчиком ее друзей. Затем она отвела взгляд и посторонилась. Матиас еще раз поклонился и вошел в трактир.
Принесли большое блюдо с жареными цыплятами. Тангейзер разрезал их на куски и сказал Грегуару, чтобы тот накладывал себе еду на тарелку. Мальчик отвернулся, извлек из ноздри зеленую горошину и приступил к делу. За едой мальтийский рыцарь размышлял.
Косвенной причиной его приезда в Париж стало бракосочетание сестры короля Маргариты Валуа и ее кузена Генриха Бурбона, короля Наварры, которое состоялось в минувший понедельник. Маргарита была католичкой, дочерью Екатерины Медичи. Итальянка – то есть представительница народа, ненавидимого большинством французов, – Екатерина даже по признанию своих сторонников обладала дьявольским коварством. Она правила страной с 59-го года, после смерти мужа. А поскольку Карл IX, которому исполнилось двадцать два, по-прежнему был всего лишь испорченным ребенком, Екатерина – что бы там ни думал король – оставалась всевластной правительницей Франции.
По мнению многих, проводимая Екатериной Медичи политика терпимости к гугенотам стала причиной трех гражданских войн. Свадьба Маргариты и протестанта Генриха – обоим еще не исполнилось двадцати лет – стала последней попыткой Екатерины закрепить хрупкий мир между военными предводителями католиков и гугенотов.