Глава 7
До темноты наш пленник пролежал, не подавая признаков жизни: на вопросы не отвечал, на угрозы не реагировал. Если бы не ровный пульс, можно было бы посчитать что он или умер, или находится без сознания. Такое упорство могло иметь несколько причин, и главная, своих товарищей он боится больше, чем меня. Это заставило задуматься о том, что его угрозы не простой звук, и над нами нависла реальная опасность.
Однако до вечера в округе не наблюдалось никакого подозрительного движения, чужие люди, сразу заметные в малонаселенном окраинном районе, вокруг нашего подворья не разгуливали, мной никто не интересовался.
Короче говоря, все кругом было так, как обычно. Только на лавке в нашей избе лежал связанный лазутчик, и за стенкой маялась без наркотического зелья девушка Прасковья.
Когда стемнело, я объяснил своим товарищам наше сложное положение:
- Оставаться здесь опасно, ночью на нас могут напасть. Придется уходить!
- А с этим что будем делать? - Ваня кивнул на перегородку, за которой лежал пленный. - Он того и гляди умрет!
- За него не бойся, с его сердцем он еще нас с тобой переживет. Но оставлять его, действительно, нельзя, придется взять с собой.
- Как же мы его повезем? - усомнился рында.
- Лошадей у нас четыре, на троих поедем мы, а его погрузим, как вьюк, - сходу решил я трудную в этой ситуации задачу. - Сложнее другое, где нам ночью найти пристанище.
- Можно переночевать у моей крестной, - неожиданно вмешалась в разговор Прасковья, которую я, честно говоря, вообще в расчет не брал, и при разговоре она присутствовала только потому, что в избе было всего две комнаты.
- Что еще за крестная? - спросил я.
До сих пор о девушке я ничего, кроме имени, не знал, ни кто она, ни откуда, и ни как попала на постоялый двор. Почти все время с того момента, как мы начали общаться, она казалась невменяемой.
- Крестная? - переспросила она. - У меня есть крестная, она хорошая.
Ответ был и точный, и, главное, исчерпывающий.
- И где она живет?
- В Замоскворечье.
Конец был не близкий, особенно если учитывать, что половина московских улиц на ночь запиралась рогатками, и посторонних на них не пускали.
- Уже поздно, мы туда не доедем, к тому же тебя там могут искать. У тебя есть родители?
- Нет, я круглая сирота, - привычным скорбным голосом ответила Прасковья.
- Ладно, давайте собираться, переночуем на каком-нибудь постоялом дворе, - решил я.
Проблема ночлега меня не особенно волновала. Июльские ночи в Москве совсем короткие, можно провести время и в седле, а с рассветом приискать себе временное пристанище.
- Иди, седлай лошадей, - велел я Ване, - только постарайся, чтобы никто тебя не видел. Хозяевам тоже ничего не говори.
Паренек кивнул и вышел. Мы с Прасковьей остались с глазу на глаз. Не знаю, что ей помогло, молодость, здоровый организм или моя помощь, но выглядела она вполне прилично, туман в глазах исчез, и на плохое самочувствие девушка больше не жаловалось.
- Тебе стало лучше? - на всякий случай спросил я.
- Да, немного, только очень хочется есть.
- Что же ты раньше не сказала, - упрекнул я. Начинать сейчас возиться с едой было совсем не ко времени.
- Ничего, я потерплю.
- Пока Ваня запрягает, поешь хлеба с мясом.
- Как можно, сегодня же постный день!
- Да? - удивился я такой осведомленности. - Ну, тогда ешь один хлеб, здесь ничего другого нет.
Девушка взяла краюху и начала есть, аккуратно отправляя в рот кусочки. Оруженосец с лошадями задерживался, и она успела доесть все до крошки. Ваня все не возвращался, и я начал беспокоиться, не случилось ли с ним чего худого.
- Пойду, проверю, что там с лошадьми, - сказал я и отправился на конюшню.
Ночь была светлая. На серо-синем, до конца не потухшем небе видно было всего несколько самых ярких звезд. Я подумал, что для тайного отъезда время мы выбрали не самое удачное. Темных углов для засад в округе хватало, мы же будем видны как на ладони. Пожалуй, стоило подождать с отъездом, пока совсем стемнеет.
Ворота в хозяйскую конюшню были открыты настежь. Я осторожно вошел. Пахнуло сеном и лошадями. Все казалось спокойным, во всяком случае, трупы при входе не валялись. Лошади, заслышав чужого человека, заволновались. Моего рынды и оседланных коней видно не было. Я обнажил саблю и, прижимаясь к стене, тихо двинулся внутрь. Какая-то лошадь громко всхрапнула и ударила копытом в гулкую деревянную перегородку.
И тут я различил слабый, жалобный стон. Мне показалось, что стонет женщина. Откуда она могла взяться ночью в конюшне, было непонятно. Я, стараясь ступать неслышно, пошел в направлении звука. Нервы, как бывает во время опасности, напряглись, чутко реагируя на все происходящее, в кровь поступила приличная порция адреналина. И вдруг опять, уже совсем близко, застонала женщина. Теперь сомнений не было, голос был не моего рынды, а, несомненно, женский. Пришлось замереть на месте, чтобы меня не услышали. Я затаил дыхание и напряженно всматривался в темноту. Звуки исходили с того места, где хранилось сено. Там явно что-то происходило, было даже слышно, как шуршит сухая трава.
- Ой! Как мне сладко! - громко и отчетливо проговорила женщина. - Еще, милый Ванюша, еще!
- Аксюшенька! - откликнулся дрожащий голос моего пропавшего оруженосца. - Милая ты моя!
- Я вам сейчас дам, милые! - закричал я, и лошади откликнулись ржанием и стуком копыт. - Я с тебя, поганца, сейчас шкуру спущу! Нашел время черте чем заниматься!
- Хозяин! - взвизгнул парнишка. - Бежим!
Однако бежать им было некуда. Передо мной предстало два белеющих в темноте тела. Одно было мужское, другое, соответственно, женское.
- Боярин! - закричало то, что было ниже и полнее. - Прости меня, дуру грешную! Не могу я без голубчика Вани!
Вернувшаяся неведомо откуда Аксинья повалилась мне в ноги и попыталась обнять колени. Я отстранился, плюнул и пошел назад в избу. Там ждала встревоженная моим долгим отсутствием Прасковья. Она то ли с голода после овсяной диеты, то ли от волнения съела и вторую краюху хлеба.
- Ну, что? Где он? - воскликнула девушка, когда я вернулся и в сердцах захлопнул за собой дверь.
- Живой, скоро явится, - сердито ответил я. - Нашел свою старую любовь!
- А… - протянула она. О Ваниных сердечных делах Прасковья ничего не знала и не могла понять, почему я такой сердитый. - Тот, - она указала взглядом на перегородку, за которой лежал наш пленник, - ожил и грозится.
- Сейчас посмотрю, - сказал я, взял свечу и пошел проведать старика.
В соседней каморе на лавке никого не оказалось. Я решил, что пленник свалился на пол, посветил, но и там его не было.
Вместо связанного человека на полу валялись куски разрезанных вожжей.
- Прасковья! - закричал я. - Иди сюда!
Девушка тотчас явилась.
- Когда он начал ругаться?
- Сразу же, как ты ушел, - растеряно ответила она, разглядывая все те же перерезанные вожжи. - Никак, сбежал?
- Сбежал, - подтвердил я, поднимая аккуратно перерезанные ремни.
- Убью гаденыша! - не сдержался я, имея виду оруженосца. - Как же это он его обыскивал!
- Прости, хозяин, - проблеял за спиной виноватый голос, - люба мне Аксинья!
- Ты посмотри, что наделал! Ты как его обыскивал, если он сумел все порезать и освободиться?! - опять закричал я.
- Аксинья повинилась, - плачущим голосом ответил он. - Ей некуда идти!
- Какая Аксинья! Старик сбежал!
- Как это сбежал? - совсем другим тоном спросил Ваня. - Он же здесь лежал! Быть того не может!
- Может, - обреченно сказал я. - Теперь все может!
- Как же так, тут же он был, - бормотал рында, потом поделился возникшей гениальной идеей, - а вдруг он куда-нибудь заполз?
- Ты лошадей запряг? - спросил я, игнорируя дурацкое предположение.
- Сейчас, сию минуту, одна нога здесь, другая там! - воскликнул парень и попытался ускользнуть из избы. Однако у него на пути возникла простоволосая, растрепанная Аксинья и, загораживая выход, опять повалилась на колени:
- Боярин! Прости меня грешную, не иначе как бес попутал! Никогда больше на чужое не позарюсь! Замолю грехи!
У меня от всех событий последних минут уже голова шла кругом. Нужно было что-то предпринимать, хотя бы попытаться перехватить лазутчика, а кругом стоял гвалт, и все говорили что-то свое.
- Сидите на месте, я пойду его искать, - сказал я, окончательно теряя терпение.
- Можно я с тобой, - высунулся было Ваня, но тотчас спрятался за спину Прасковьи.
Я как был, с обнаженным клинком, выскочил во двор. Наша усадьба была окружена невысоким частоколом, как обычно на Руси, кривым и местами поваленным. Выбраться отсюда наружу труда не составляло. Я прикинул, куда бы в таких обстоятельствах пошел сам и побежал в сторону задней стены. Там начинался обширный пустырь, примыкавший к небольшой роще. Бежать в другом направлении, как мне казалось, у старика резона не было, почти во всех соседних подворьях были собаки, и ночное хождение неминуемо вызвало бы целый псовый переполох.
Небо уже стало практически черным, но видно еще было метров за сто. Оказавшись за территорией усадьбы, я осмотрелся. Кругом было пустынно и тихо. Я решил первым делом проверить рощицу и побежал к ней напрямик через пустырь. 'Передвигаться здесь оказалось сложно, ноги путались в бурьяне, мокром от павшей росы. Штаны до колен сразу же промокли. Около первых деревьев я остановился. Здесь, под кронами, было совсем темно, и рассчитывать можно было разве что на слух. Я затаил дыхание, слушая, не захрустят ли где-нибудь сухие ветки. Однако все по-прежнему было тихо, разве что неожиданно закричала ночная птица.
На любой охоте, если хочешь получить положительный результат, один из главных факторов - это терпение. Поэтому я решил ждать на месте. Если направление побега мной определено правильно, то рано или поздно беглец себя выдаст. Если я ошибся и старик ушел другой дорогой, то значит, его счастье.
Минут пять я неподвижно стоял на одном месте, весь обратившись в слух. Вскоре ухо стало различать отдельные звуки, отделять их от шелеста листвы и скрипа деревьев. Ничего необычного в ночных шумах не наблюдалось. Опять закричала та же птица. Голос у нее был неприятный, резкий, но как мне показалось, не тревожный. Вообще-то уже можно было прекратить бесполезное преследование, но возвращаться назад и опять выслушивать оправдания и извинения не хотелось.
Безалаберность и разгильдяйство меня всегда выводят из себя и нередко приводили к бессмысленным взрывам гнева. Никого это, в конечном счете, не дисциплинировало, сам же я потом испытывал угрызения совести.
Я прислонился к толстому березовому стволу и пережидал, пока окончательно не пройдет гнев. Постепенно сложившаяся ситуация перестала казаться тупиковой, я вспомнил, как крался по конюшне к любовникам, и невольно улыбнулся. Если еще представить, что испытали рында и Аксинья, услышав в самый неподходящий момент над своими распростертыми телами мой громовый рык, можно было и засмеяться.
Когда чувство юмора окончательно победило гнев, я отправился назад. Мокрые штаны неприятно липли к ногам, и я старался выбрать места, где трава растет ниже. На одной из таких проплешин я и увидел тело нашего пленника. Старик лежал ничком, поджав под себя ноги. Видимо побег не прошел ему даром, и на последнем этапе подвело сердце. Помня недавний инцидент с ножом, я подошел осторожно сзади и, для страховки придавив его тело рукой к земле, прощупал на шее пульс. Пальцы сразу стали мокрыми, а пульса не было. Видно, все-таки укатали Сивку крутые горки. Не по возрасту было заниматься пожилому человеку игрой в казаки-разбойники.
Я выпрямился и поднес руку к глазам. Пальцы показались черными.
Кажется, смерть беглеца наступила не от сердечной недостаточности, а от ранения. Теперь мне спешить было некуда и, соблюдая предельную осторожность, чтобы не оказаться рядом с дедом в сырой земле, я пошел к нашему подворью. Что могло случиться с беглецом, можно было только гадать. Пока ясно было одно, теперь лазутчику уже не удастся навести на нас своих сторонников.
В избе встревоженная троица сидела рядком на лавке и переживала, что со мной что-то случилось. Понять их было можно, Ваня хоть и совершил сегодня подвиг любви, но как воин пока стоил немного, и без меня и он и женщины оказывались беззащитными. Когда я вошел, все вскочили, а Прасковья, та даже бросились на шею. Не могу сказать, что это мне было неприятно.
- А мы уже думали, - начала она и уткнулась носом в плечо.
- Старик мертв, - сказал я, отвечая на вопросительные взгляды, - лежит за изгородью на пустыре. Кажется, его убили.
- Как это убили? - спросил Ваня. - Кто?
Я не ответил, взял с полки свечной фонарик и зажег от лампадки.
- Пойду, попробую разобраться, что с ним случилось, а вы заприте двери и никому, кроме меня, не открывайте.
- Хозяин, можно я пойду с тобой? - умоляюще попросил парень.
- А женщины останутся одни? - вопросом на вопрос ответил я. - Сиди возле дверей и ежели что, стреляй.
За мной заперли дверь, и я пошел смотреть, что случилось с лазутчиком. При тусклом свете бумажного фонарика рассмотреть все ранения на старике я не мог. Однако и то, что увидел, ввергло в недоумение. Отделали его так, будто здесь была настоящая комсомольская драка с поножовщиной. Финалом оказалось перерезанное горло. В руке убитого я обнаружил короткое лезвие без ручки. Видимо, им он и сумел перерезать кожаные вожжи.
Судя по положению тела и вытянутой руки с ножом, он, как мог, оборонялся, и, сжимая в руке лезвие, порезал им себе ладонь. Больше ничего рассмотреть не удалось. Тело было еще теплым. Я закрыл ладонью ему глаза и вернулся в избу.
Мои соратники оказались так напутаны, что долго мне не открывали, видимо, боялись, что вместо мамы-козы к ним ворвется серый волк. Пришлось обругать всю компанию, только тогда мне поверили и пустили.
Я рассказал, что увидел, и задумался, что нам делать дальше.
Ночь кончалась, и сейчас блуждать по дорогам не имело никакого смысла. Гораздо легче, если на нас нападут, было обороняться в помещении. Единственное, чего я боялся, оставаясь в избе, это того, что нас могут запереть и сжечь. Наглядным примером была Наталья, боярская дочь, она точно таким способом сожгла своего папашу.
- Ладно, пока останемся здесь, - наконец принял я непростое решение я. - Только придется выставить караульного.
Все посмотрели на Ваню, он же независимо повел плечом.
- Тебе можно доверять? - строго спросил я.
- Ну и что, один раз оплошал, так теперь будешь всю жизнь попрекать! - обиженно воскликнул он.
Оплошность была не единственная, но я уточнять и считать его грехи не стал.
- Ладно, бери пистолет и смотри в оба. Только с испуга кого-нибудь из местных не застрели! - предупредил я.
- А можно я с ним пойду? - умоляющим голосом попросила Аксинья. - Вместе мы…
- Займетесь тем же, чем и в конюшне? - договорил я.
- Вот уж, надо очень, - обиделась женщина. - У нас там ничего не было, мы просто так лежали!
- Нет, пусть караулит один, - решил я, не углубляясь в обсуждение недавних событий.
Ваня обиженно шмыгнул носом, взял пистолет, свою саблю и вышел из избы. Мы остались втроем.
- Давайте ложиться, - сказал я, - нужно отдохнуть, когда теперь еще удастся поспать.
Аксинья сразу же пошла к себе, а мы с Прасковьей остались вдвоем.
- Ложись, - сказал я.
Девушка послушно кивнула и посмотрела на меня, что называется, косым взглядом. Я понял, что она имеет в виду. Теперь, когда нас стало четверо, разделить две лавки на четверых стало непросто. Предыдущую ночь я спал с Ваней, теперь, когда вернулась Аксинья, получалось, что другого места, как лечь с Прасковьей, У меня не оказалось. Нужно было сразу расставить все акценты, чтобы не осталось никаких двусмысленностей.
- Можешь спать спокойно, тебе ничего не грозит, - сказал я. - К сожалению, другого места нет, так что нам пока придется спать вместе.
Не знаю, поверила ли она, но тотчас легла. Я снял верхнюю одежду, кольчугу, сапоги, проверил рану на груди и только после этого лег рядом. Для недавней блудницы, даже вынужденной, кем я считал девушку, Прасковья вела себя слишком скромно и была явно напугана моим близким соседством. Объясняться и выяснять отношения с ней, после двух бессонных ночей, у меня просто не было сил. Я положил руку под щеку, закрыл глаза и тотчас уснул.
- Хозяин, хозяин, - как мне показалось, тотчас засвербел в ухе тонкий голосок.
Я открыл глаза, не понимая, кого зовут. В избе было светло.
- Кто это? Что случилось? - спросил лежащую рядом Прасковью.
- Ты меня обнимаешь! - жалобно пожаловалась она.
Я окончательно проснулся и должен был согласиться, что действительно держу девушку в объятиях.
- Прости, я не нарочно, - сказал я, переползая на свою часть лавки. - Наверное, что-то такое приснилось. - Как ты, кстати, себя чувствуешь?
- Хорошо, - по-прежнему обиженным голосом ответила она, - ты так меня к себе прижал, что я испугалась.
- Извини, - повторил я, - спи спокойно, еще очень рано.
Я опять закрыл глаза, пытаясь вернуться в прерванный сон, но Прасковья тихо спросила:
- Я тебе что, совсем не нравлюсь?
Совсем недавно она боялась моих домогательств, теперь ее обижает, что ей пренебрегают.
- Нравишься, только тебе сейчас нужно спать.
- А я уже выспалась!
- Тогда просто так полежи, - посоветовал я, поворачиваясь к ней спиной.
С минуту девушка лежала неподвижно и тихо, потом заворочалась за спиной, и меня чем-то пощекотали по шее и за ухом. Я открыл глаза, но лежал, не двигаясь, тогда девушка прыснула:
- Какой ты смешной!
- Чем же я смешон? - оставаясь в прежней позиции, спросил я.
- Не знаю, смешной и все.
Она опять пощекотала меня и снова захихикала. Чем это может кончиться, я знал наверняка, она, скорее всего, догадывалась.
- Не балуйся, - попросил я, но не очень решительно.
- Почему?
- Потому…
Дальше диалог можно не приводить из-за отсутствия в нем хоть какой-то информативной составляющей.
- А почему ты на меня не смотришь? - в конце концов спросила она.
- Боюсь не сдержаться, - вполне серьезно ответил я. - Ты же меня боишься…
- Вот и не боюсь, ну, пожалуйста, повернись…
Я повернулся, и мы с ней оказались лицом к лицу. Сказать, что я заметил у девушки в глазах страх, значило бы погрешить против истины. Но что-то такое, кроме любопытства, у нее в них все-таки присутствовало. Так, наверное, смотрит в открытую дверь самолета человек перед тем, как впервые должен прыгнуть с парашютом. И страшно, и очень хочется попробовать.