Все сразу замолчали. Онеудачахнемцевмогговоритьтольконемец.
Остальные обязаны были этого не слышать.
- У меня мизер, - сказал Рогальский и потер свои маленькиевеснушчатые
руки, - чистый мизер, господа, можете не переглядываться.
- А я буду играть девять пик, - сказал Феоктистов-Нимуэр.
- В таком случае я беру мизер без прикупа.
Трауб хмыкнул:
- Славяне начали драчку, будетчемпоживитьсяарийцу.Какдумаете,
Юзеф?
- Думаю, что ариец останется с пиковым интересом, - сказал Юзеф.
- Все злитесь, все злитесь, - вздохнул Трауб. -Иправильноделаете.
Глупыйнемецкийписательтолькокстаростипонял,чтоединственное
губительное снадобье для искусства - это национализм.
- Господа, - сказал Рогальский, - у меня начинает ломитьввискахот
вашей политики. Я не хочу политики, я чураюсь ее, потому чтобоюсьтого,
чем ее подтверждают.
- У гестапо плохо с пленкой для диктофонов, - сказал Трауб, - ипотом,
здесь нет электричества, А если кто из вас донесет-всеравноповерят
мне, а не вам. Правильно, Юзеф?
- Вам лучше знать гестапо, господин писатель.
- Что у вас - зубы режутся? - спросил Трауб. - Кусатьохота?А?-И
бросил свои карты на стол.-Ловитьпанаиздателябудетrepp-товарищ
актер? - спросил он. - Обожаю, когда дерутсяинтеллигенты.Драка-это
всегда начало истории. Когда социал-демократы вертели задомидралисьс
коммунистами -родилсяфашизм.Когдадерутсяинтеллигенты-крепнет
аппарат тайной полиции.
- Юзеф, - сказал Тромпчинский, - будь любезен, сыграй за меня, я должен
посмотреть яйца и молоко. Господа, через полчаса будет омлет.
Феоктистов-Нимуэр ловил Рогальского. Трауб сидел, откинувшись на спинку
высокого стула, и задумчиво смотрел мимо Юзефа, куда-то встену-между
двумя старинными картинами предков Тромпчинских.
- Как вы думаете, за чем будущее, Юзеф? - спросил он.
- За правдой.
- Бросьте чепуху пороть. Я задаю вам серьезный вопрос.
- Я серьезно отвечаю вам, писатель.
- Перестаньте называть меня писателем, я просил вас сто раз.Яжене
называю вас пианистом без консерватории или, например, офицером...
- Почему? Можете называть.
- Много чести: офицер безармии.Вэтомвсевы,поляки,-нация
добровольных безумцев.
- Мы не такие уж безумцы,-отвлексяРогальский,-какэтоможет
показаться.
- Безумцы, безумцы, -повторилТрауб,-нонепростобезумцы,а
добровольныебезумцы.Этоявамкомплиментговорю.Мы,например,
продуманные кретины. Это я о немцах. О себеиополовинкеФеоктистова.
Великая нация, великая нация!Нациянеможетбытьвеликой,еслиона
заставляет всех уверовать в это с помощью концлагерей.Признаниевеличия
обязано быть актом добровольным. Как выборы. Как нашисамыесвободныев
мире выборы в нашемсамомсчастливомгосударствесамыхдобрыхлюдей,
руководимых гением великого фюрера.
- Господин Трауб, это нечестно по отношениюкзавоеванным,-сказал
Рогальский. - Право слово, нечестно. Вас пожурят, нас повесят.
- А что я сказал? - удивился Трауб. - Я сказал, что мы - самаявеликая
нация, самое великое государство самого доброго и мудрого фюрера.
- Важна интонация, - сказал Рогальский.
- Э, бросьте... За интонацию пока еще не сажают. Если бы я сказал,что
мы - нация кретинов, несчастное государство, попавшее в лапы идиота, тогда
я первый бы проголосовал за свой арест! Но я-то сказал прямо обратное.
- С вами день ото дня труднее, - сказалЮзеф,-чтосвами,милый
писатель?
- Я не писатель! Я - добровольный наймит с душой подхалима!
Трауб поднялся со стула и отошел к столику,уставленномубутылкамис
самогоном. Следом за ним поднялся Юзеф.ОностановилсявозлеТраубаи
сказал:
- Господин военный корреспондент, мне нужен чистый аусвайсдляодного
друга...
- Дурачок, - ответил Трауб, выпив, - если я ругаю мое государство и его
лидеров, так это не значит, что я готов продавать мой народ, попавший в их
лапы.
- Каждый народ заслуживает своего правительства.
- Глупо. Значит, вы в таком случае заслуживаете то, что имеетесейчас.
Я к вам неплохо отношусь, но спасти от виселицы несмогу:Геббельсменя
теперь не любит. Не лезьте в кашу. Выживите,этобудетвашдолгперед
родиной. Чтобыейслужить,надоуметьвыживать.Побеждаетвыживший.
Погибший герой обреченназабвение,выжившийтрусможетстатьживым
героем, когда кончат делать пиф-паф друг в друга.
- Это вы красиво говорите, Трауб, - задумчиво ответил Юзеф, - но только
мы боремсяпротиввашегоправительства,авашнародвашепроклятое
правительство поддерживает.
- Я в своей прозе всегда вычеркивал эпитеты. "Проклятое" - этоэпитет.
Двадцатый век смял человека. Сейчасвсебудетрешать-помимонас-
великое неизвестное, название которому - _время_.
- Юзеф! - крикнул с кухни пан Тромпчинский. - Юзеф, дрова кончаются.
- Простите, я сейчас, - сказал Юзеф и вышел из гостиной.
На кухне возле двери стоял Зайоцкий. Для пана Тромпчинского-старшего он
был просто Зойоцкий - часовщик исамогонщик.ДляТромпчинского-младшего
это был товарищ Седой. На самом деле он был Збигнев Сечковский - начальник
группы разведки Краковского подпольного комитетаКоммунистическойпартии
Польши.
Юзеф и Седой вышливодвор.Ночьбылахолодная.Порываминалетал
студеный-неиюньский,аскорееноябрьский-ветер.Звездыбыли
по-осеннему яркие.
- Юзеф, - спросил Седой, - когда ты в последний раз видел Андрея?
- Андрея? Позавчера. А что?
- Погоди. Где ты его видел?
- В городе.
- Это ясно. Где именно?
- Возле магазина пана Алойза.
- В какое время?
- В три часа.
- Он был пьян?
- Что ты... Нет...
- Сколько денег ты ему передал?
- Тысячу злотых, как обещал.