И материал что надо. Мы кучу денег заработаем на этой съемке. Ха-ха-ха. Обзвони все местные радиостанции. Я им все расскажу. Только главное, чтобы за деньги. Ха-ха-ха!
ПСССССТТ
А это еще что?
ПСССССТТ
Снова этот звук!
ПСССССТТ, эй, ты!
Поворачиваю голову влево. Латиноамериканка на соседней койке закончила отправку смс и отодвинула занавеску, чтобы я видела ее лицо.
– Со здешними медсестрами что-то не так, – тихо говорит она.
– Что? – Я не совсем уверена, правильно ли ее расслышала. А может, она вообще ничего не говорила?
– Тихо, они тебя слышат, – шикает она и показывает на видеокамеры. – Эти медсестры плохие. Я им не верю.
Да, да, латиноамериканка права. Но почему она мне это говорит, ведь она сама агент под прикрытием? Она снова задвигает занавеску, оставив меня в покое.
Я должна выбраться отсюда. Сейчас же. Снова хватаю проводки, прикрепленные к голове, выдергиваю их связками вместе с пучками волос и бросаю на пол. И вот я уже у двери. Я в коридоре! Сердце стучит. Чувствую, как оно подпрыгивает вверх и ударяется о легкие. Охранник меня не видит. Бегу к красным буквам «ВЫХОД». За мной бежит сестра. Думай, думай, думай, Сюзанна! Сворачиваю в коридор и бегу что есть сил… и врезаюсь в другую медсестру.
– Отпустите меня домой! Я хочу уйти!
Она хватает меня за плечо. Ударяю ее ногой и кричу. Кусаю воздух. Я должна выбраться отсюда. Должна уйти. ОТПУСТИТЕ МЕНЯ! Холодный пол. Женщина в фиолетовой форме хватает меня за ногу, вторая санитарка держит руки.
– Пожалуйста, пожалуйста! – пытаюсь говорить сквозь стиснутые зубы. – Пожалуйста, отпустите меня.
И все погружается во тьму.
После того как они с мамой развелись, мы редко виделись, и теперь он наверстывал упущенное. Он только что уволился из банка, и у него появилось свободное время и возможность быть со мной весь день. А еще ему хотелось, чтобы персонал больницы видел: за мной есть кому присмотреть. Он знал, что со стороны часто казался грозным: моя няня Сибил звала его «здоровяком», хотя он был среднего роста и сложения. И не преминул бы воспользоваться этой своей способностью внушать страх, если бы мне это понадобилось. Поскольку я все еще думала, что он убил Жизель, и не пускала его в палату, он решил держать вахту в коридоре – сидел там и читал книгу.
Тем временем доктор Руссо изменила основной симптом в своем ежедневном журнале наблюдений с «припадков» на «психоз и возможные припадки», а затем и просто на «психоз». Постприпадочный психоз стал уже менее очевидным диагнозом, поскольку припадков у меня не было с поступления. У пациентов с этим диагнозом проявления психоза, как правило, ослабевают, а не нарастают, если последующих припадков не было. Не подтвердились и исследования на гипертиреоз, который также способен вызывать психоз, но другие тесты провести пока не удавалось. Я все еще была слишком неуправляемой для проведения более инвазивных процедур.
Однако доктор Руссо добавила в свой журнал важную приписку, которой раньше там не было: «Перевести в психиатрию, если психиатр посчитает нужным». Как и доктор Арслан, она предпочла не сообщать моим родителям об этой рекомендации.
Оставить личную охрану. Перевести в психиатрию, если психиатр посчитает нужным. Сдерживать психоз разумнее в психиатрическом отделении, ценю вашу поддержку.
Хотя многие из этих рекомендаций скрывали от меня и моих родных, постепенно становилось ясно, что мое пребывание в отделении для эпилептиков под большим вопросом, как и предупреждала сестра, – во-первых, потому что припадки прекратились, а во-вторых, потому что я оказалась «трудным» пациентом.
Мои близкие находились рядом.
Мои близкие находились рядом. В одиночку эту битву мне было не выиграть.
Почувствовав, что отношение ко мне улучшилось и уход стал более качественным с его появлением, отец сдержал свое обещание и стал приходить каждое утро.
Мама приходила в обеденный перерыв, каждый раз, когда удавалось отпроситься с работы, и после 17 часов. У нее было несколько списков с вопросами, которыми она атаковала врачей и медсестер, не зная устали, хотя многие ее вопросы оставались без ответа. Она делала подробные заметки, записывала имена и домашние телефоны врачей и незнакомые медицинские термины (их значение потом смотрела в Интернете). Хотя их с папой отношения были более чем прохладными, они завели тетрадку, в которой переписывались и сообщали о развитии событий в отсутствие друг друга. Мои родители развелись восемь лет назад, но им по-прежнему было тяжело даже находиться в одной комнате, и эта тетрадка объединила их в совместной битве за мою жизнь.
Стивен также стал моей главной эмоциональной опорой. По словам очевидцев, я сразу расслаблялась, когда он заходил в палату со своим кожаным портфелем, набитым доверху дисками с сериалом «Пропавшие» и документальными фильмами о природе, которые мы потом вместе смотрели. Но во второй вечер моего пребывания в больнице я взяла его за руку и сказала:
– Я понимаю, что ты на это не подписывался. И пойму, если ты не вернешься. Я пойму, если никогда больше тебя не увижу.
Потом он рассказал мне, что именно в тот момент заключил сам с собой своего рода пакт, совсем как мои родители: пока я в больнице, он тоже будет там. Никто не знал, стану ли я когда-нибудь прежней; никто не знал даже, удастся ли мне все это пережить. Будущее не имело значения – Стивена интересовало лишь одно: быть рядом, пока я в нем нуждаюсь. Он поклялся не пропускать ни дня. И сдержал клятву.
На четвертый день к коллегии врачей присоединились еще четверо: врач номер шесть, специалист по инфекционным заболеваниям, напомнивший отцу его дядю Джимми, награжденного орденом «Пурпурное сердце» за высадку на пляже в Нормандии во Вторую мировую, почтенных лет седовласый ревматолог, тихоголосый специалист по аутоиммунным заболеваниям, и терапевт Джеффри Фридман, похожий на гнома человечек пятидесяти с хвостиком лет, который, несмотря на всю серьезность ситуации, излучал вечный оптимизм.
Доктор Фридман, которого вызвали из-за моего повышенного давления, моментально проникся ко мне симпатией. У него были дочери одного со мной возраста. Войдя в палату, он увидел меня растрепанную, растерянную, метавшуюся по кровати; сидевший рядом Стивен тщетно пытался меня успокоить. Я выглядела одновременно вялой и беспокойной.
Доктор Фридман попытался расспросить меня о моем здоровье и составить базовую историю болезни, но я была слишком погружена в свои параноидальные мысли и встревожена тем, что за мной «все следят», и не могла говорить связно. Тогда он измерил мне давление. Показатели его встревожили: 180/100. Такое высокое давление может привести к кровоизлиянию в мозг – геморрагическому инсульту и даже смерти. «Будь она компьютером, – подумал доктор Фридман, – пришлось бы ее перезагрузить».
Он прописал мне два разных лекарства от гипертонии; прием следовало начать немедленно.
Выйдя из палаты, доктор Фридман заметил у входа моего отца – тот сидел в коридоре и читал книгу. Они разговорились о том, какой я была до болезни, и отец рассказал, что я была активным ребенком, отличницей, легко заводила друзей, много работала и любила повеселиться. Это описание резко контрастировало с той растерянной молодой женщиной, которую доктор только что осмотрел. И несмотря на это, он взглянул отцу в глаза и произнес:
– Прошу, не теряйте надежды. Ей станет лучше – не сразу, но станет.
Потом доктор Фридман обнял отца, и тот не выдержал и заплакал, ненадолго дав волю чувствам.