Но часто дети не осознают, что их безыскусные откровения могут заставить близких изменить мнение об окружающих людях. Кроме того, своим серьезным и энергичным умом Шарлотта уже в необычайно раннем возрасте осознавала чрезмерную важность образования, способного вооружить ее знаниями, использовать которые у нее достанет сил и решимости. К тому же она понимала, что образование, получаемое в Кован-Бридж, было, во многих отношениях, лучшим из того, что мог предоставить ей отец.
Незадолго до кончины Марии Бронте весной 1825 года у нее начался легкий жар, о котором говорится в «Джейн Эйр». Уже самые первые симптомы страшно обеспокоили мистера Вилсона; его самоуверенность пошатнулась; он не мог понять, какая болезнь сделала девочек слишком унылыми и пассивными, чтобы внимать увещеваниям или же воодушевляться духовными текстами и наставлениями, но, напротив, погрузила их в тупую одурь и бессознательную вялость. Он направился к доброй заботливой женщине, которая была каким-то образом связана со школой – кажется, она служила прачкой – и попросил ее прийти и посмотреть, что с ними случилось. Она собралась и поехала с ним в его двуколке. Войдя в школьное помещение, она увидела двенадцать-пятнадцать девочек, лежащих, опустив головы на стол, или прямо на полу; у всех были набухшие веки, воспаленные щеки, боль в конечностях, и все испытывали безразличие и усталость. Некий характерный запах подсказал ей, что они страдали от «горячки», о чем она и сообщила мистеру Вилсону, прибавив, что она не может там дольше оставаться из-за опасения передать инфекцию своим детям. Но он, полуприказывая, полуумоляя ее остаться и выхаживать их, в конце концов вскочил в свою двуколку и был таков, в то время как она все еще убеждала его, что ей необходимо вернуться в свой дом к своим домашним обязанностям, в чем ее никто не может заменить. Однако, как только ее оставили столь бесцеремонным способом, она решила сделать все от нее зависящее и оказалась самой расторопной сиделкой, хотя затем и вспоминала об этом времени как о весьма безотрадном. Мистер Вилсон закупил все, что было предписано доктором, не только самого лучшего качества, но и очень щедро в количественном отношении. Он даже обратился за дополнительной консультацией к своему зятю, весьма толковому врачу из Керби, с которым уже довольно давно не поддерживал близких отношений. Именно этот доктор попробовал и выразительным жестом осудил ежедневный рацион девочек, выплюнув порцию, взятую для дегустации. Около сорока девочек страдали от этой горячки, но никто из них не умер в Кован-Бридж, хотя одна скончалась у себя дома от преследовавшей ее болезни. Ни у одной из сестер Бронте горячки не было. Но те же причины, которые подорвали здоровье других учениц с помощью брюшного тифа, медленно, но верно сказывались и на их состоянии.
Главная вина пала на нерадивую кухарку, и она была уволена, а место экономки досталось женщине, которую против воли заставили служить главной сиделкой. С тех пор еда была так хорошо приготовлена, что ни у кого не было разумных оснований жаловаться. Бесспорно, нельзя ожидать, чтобы новое заведение, обеспечивающее обучение и проживание почти сотни человек, с самого начала функционировало безупречно, и все это произошло в первые два года с момента его основания. Но мистер Вилсон обладал несчастным даром раздражать даже тех, к кому он был хорошо расположен и кому он постоянно жертвовал деньгами и временем, потому что никогда не показывал уважения к их независимым суждениям и действиям. К тому же, плохо разбираясь в человеческой природе, он воображал, что, постоянно напоминая девочкам об их зависимом положении и о том, что они получают образование на пожертвования, он может воспитать в них смирение и скромность. Наиболее ранимые из них испытывали горечь от такого унизительного обращения и вместо того, чтобы быть благодарными за реальные блага, которыми они пользовались, чувствовали прилив гордости, вызванной унижением. Тягостные впечатления глубоко ранят души хрупких и болезненных детей.
Тягостные впечатления глубоко ранят души хрупких и болезненных детей. Тем, что заставляет здоровых испытать мгновенное и моментально забываемое страдание, больные тяготятся помимо своей воли и помнят долго, возможно, без негодования, но просто как часть мучений, которыми отмечена их жизнь. Картинам, мыслям и представлениям о характере, проникнувшим в ум восьмилетнего ребенка, было суждено найти выход в пламенных словах четверть века спустя. Она смотрела на все лишь с одной стороны и видела лишь неприятную сторону мистера Вилсона. Многие из тех, кто знал его, уверяют меня, что его противные качества, его спесь, властолюбие, непонимание человеческой натуры и, соответственно, недостаток мягкости изображены удивительно верно. В то же время они сожалеют, что в ее описании эти качества фактически затмили почти все его благородство и добросовестность.
Четверо сестер Бронте не оставили по себе отчетливых воспоминаний у тех, кто общался с ними в этот период их жизни. Общепринятые правила приличия, поведения и самовыражения в той же мере не давали проявиться их диким и стойким душам и мощному уму, как твердые неменяющиеся маски, надетые на них отцом, скрывали их подлинные лица. Мария была хрупкой, необычайно смышленой и задумчивой для своего возраста, нежной и неопрятной. Я уже говорила о том, как часто ее наказывали из-за этого последнего недостатка и как кротко она переносила мучения. Единственное представление, которое мы можем получить об Элизабет за несколько лет ее краткой жизни, содержится в письме, полученном мною от мисс Темпль: «Вторая, Элизабет, – это единственная сестра, о которой у меня сохранилось яркое воспоминание из-за того, что с ней произошел довольно серьезный несчастный случай, в результате которого она оказалась на несколько суток в моей спальне, не столько ради ее покоя, сколько для того, чтобы я сама могла наблюдать за ней. У нее были глубокие порезы на голове, но она переносила все муки с чрезвычайным терпением и тем самым заслужила мое глубокое уважение. О двух младших (если их было двое) у меня самое смутное воспоминание, за исключением того, что одна очаровательная девочка, младше пяти лет, была любимицей всей школы». Этой последней была Эмили. Шарлотту считали самой разговорчивой из всех сестер: «веселый, сообразительный ребенок». Ее лучшей подругой была некая «Меллани Хейн» (так ее имя передает мисс Бронте) из Вест-Индии, за чье образование платил ее брат. Она не обладала никакими особыми талантами, кроме музыкального, но развивать его не позволяло финансовое положение ее брата. Это была «вечно голодная, добродушная, заурядная девочка», старше Шарлотты и всегда готовая защищать ее от любой мелкой тирании или нападок на нее со стороны старших девочек. Шарлотта всегда вспоминала о ней с симпатией и благодарностью.
Я процитировала определение «веселая» по отношению к Шарлотте. Полагаю, что этот год, 1825, был последним, когда о ней можно было так отозваться. В ту весну состояние Марии так быстро ухудшалось, что послали за мистером Бронте. Он никогда ранее не слыхал о ее болезни, и найти ее в таком состоянии было для него чудовищным ударом. Он увез ее домой на почтовой карете Лидса, и девочки высыпали на дорогу, чтобы проводить ее взглядом за мост и мимо домиков, после чего она навсегда исчезла из вида. Она умерла всего через несколько дней после возвращения домой. Возможно, сообщение о ее смерти, внезапно ворвавшееся в жизнь, частью которой ее кроткое существование было лишь за неделю до этого, заставило оставшихся в Кован-Бридж взглянуть с бо́льшим беспокойством на симптомы Элизабет, которые тоже оказались признаками чахотки. Ее послали домой в сопровождении верного слуги заведения, и она также скончалась ранним летом того же года. Таким образом на Шарлотту внезапно были возложены обязанности старшей сестры в семье, лишенной матери. Она помнила, как упорно, ревностно и серьезно ее сестра Мария стремилась быть ласковой помощницей и советчицей для всех них, и обязанности, которые сейчас выпали на ее долю, казались едва ли не завещанием недавно скончавшейся нежной маленькой страдалицы.